Балаустион

— Великий? — улыбнулась Эльпиника. — Даже я, девица, знаю, что Великим называют македонского царя Александра, завоевавшего полмира.

— Для спартанцев Клеомен из рода Агиадов куда более велик, чем Александр, победитель персов. Он принял Спарту слабой, униженной и обезлюдевшей, — произнося это, Леонтиск понимал, что подражает пафосному стилю сурового Гермогена, секретаря самого царя Павсания, углубленно преподававшего историю наследнику и его неразлучным «спутникам». — Граждан оставалось менее тысячи человек, причем владела почти всей землей меньшая часть из них. Эти немногие богачи, забыв древние лакедемонские добродетели, вели жизнь, полную роскоши и порока. Остальные лакедемоняне, опутанные нуждой и долгами, озлобленные и жалкие, не гнушались любого злодеяния или бунта. Клеомен устранил это неравенство, отняв землю у богатых и вновь разделив ее на девять тысяч участков, как было заповедано Ликургом. Чтобы возродить сословие гоплитов, гордость и силу Спарты, Клеомен распределил эти участки между гражданами, к числу которых были приписаны более восьми тысяч достойнейших периэков и избранных иноземцев. Также по всей Мессении было нарезано пятнадцать тысяч участков для соответствующего числа новых периэков, которыми стали освобожденные илоты.

— Илоты — это рабы?

— Ну, почти… Хотя не совсем. Они — эллины, потомки местных жителей и соседних мессенцев, некогда покоренных спартанцами. Юридически илоты не рабы — их нельзя продавать, покупать или лишать жизни. Скорее они слуги лакедемонян — бесправные, но полусвободные. Раньше илотов в Лаконике было великое множество, десятки, а может, и сотни тысяч человек. Но Спарта, захиревшая после поражений от беотийцев, больше не могла повелевать такими массами илотов, и они разбегались кто куда. Едва ли не половину всех оставшихся к своему правлению илотов Клеомен сделал периэками. Эти новые граждане, неодамоды, храбро сражались за Спарту в войне против ахейцев и македонян и доказали, что не зря удостоены этой чести. Сейчас илотов в Спарте осталось едва ли несколько тысяч, они работают на царских полях и обеспечивают нужды государства. А частные граждане покупают себе обычных рабов, благо эфор Гиперид наладил прямую их поставку с Делоса.

— Довольно о рабах! — со смехом воскликнула Эльпиника. — Я узнала о них больше, чем хотела! Хотелось бы услышать продолжение подвигов Клеомена.

— Кроме возрождения числа граждан, Клеомен аннулировал все долги, уничтожил эфорат и ослабил герусию, сделав так, что голоса царей стали равны голосам всех остальных геронтов, — послушно заговорил Леонтиск. Клеомен Агиад был его любимым историческим героем, и о нем молодой афинянин мог говорить бесконечно. — И кроме того, он восстановил лаконскую систему воспитания молодежи, к тому времени практически позаброшенную. Еще сто семьдесят лет назад он мечтал о том же, чего сейчас пытаются добиться Эврипонтиды — возвысить Спарту, объединить вокруг нее эллинов и вышвырнуть из Греции как прочно обосновавшихся в ней македонян, так и зачастивших с «освободительными походами» римлян. Ахейский союз, уже тогда претендовавший на роль главной силы в Пелопоннесе, попытался остановить Клеомена. Но не тут-то было: охваченные гордостью новые лакедемонские граждане сражались с великой доблестью, и по всему Пелопоннесу идеи молодого спартанского царя находили горячее одобрение среди все большего числа эллинов. Крупнейшие города союза Коринф и Аргос приняли гарнизоны Клеомена. И тогда Арат, стратег Ахейского союза, подлейший из людей, видя, что поражение не за горами, предал свой народ, вызвав в Пелопоннес царя Македонии Антигона.

— Тихо, тихо! — прошептала Эльпиника, глядя на него изумленными глазами. Леонтиск только сейчас понял, что последние слова прокричал в полный голос. Кровь прилила к его щеками, руки сжались в кулаки, а глаза были подернуты дымкой.