Балканский венец. Том 2

Наутро у старосты голова была похожа на бочку с забродившим купусом[50]. Неужто жена права, и виновата во всем кумова перепеченица? Надо будет испробовать еще и посмотреть, так ли это. Слобо перехватил кусок вчерашнего холодного бурека[51] с мясом, запил его кислым молоком и побежал к кузнецу. Как оказалось, староста был далеко не первым, кто в то утро пришел к кузне. Его там уже встречали селяне, и вряд ли случайно – кузня стояла на отшибе, на горке. «Быстро ж у нас вести по селу-то разлетаются! – подумал староста. – Вот лучше б они так в поле работали, как языками».

У входа в кузню стоял Петар. Староста подошел поближе и заметил совершенно одурелый вид кузнеца и саблю в его руках. Сложно было представить себе, что эдакая краса могла быть сделана из обычной стальной полосы. Селяне собрались толпой, цокали языками и трогали клинок, как будто это было диво-дивное.

Утреннее солнце нехотя выглянуло из-за низких туч, набежавших на Цер планину ночью, и стылым светом озарило клинок. По виду – так настоящий турецкий клыч[52], легкий, слегка изогнутый, с обоюдоострой елманью. Всё в нем было соразмерно и ладно. А большего староста и не знал, саблю он в руках только держал, но никого ей не рубил, людей тем более. Тускло светилось лезвие на солнце, и ежели поближе его рассмотреть, то становилось видно, что сталь клинка не ровная, а вся будто в разводах, прихотливых завитках. Кузнец как глядел на это, так совсем шалел. Слобо даже не знал, что и сказать. А может, сабля была не так уж и хороша? Может из-за этих разводов на лезвии она развалится при первом же ударе? Но это легко проверить.

Виновник этого сборища стоял чуть поодаль в закопченной кожаной пречаге[53] и кузнечных варежках. Добавилось немного копоти на лице и волосах, но всё в нем было по-прежнему, даже сонный вид. Оно и понятно, эту ночь он не спал. Хотя с другого бока, у этого Вука из-за его змеиного прищура вид всю дорогу был сонный.

– Петар, ну очнись ты, скажи хоть что-нибудь! – Слобо затряс кузнеца за плечо.

– Челик, это челик[54]! – заорал тот вдруг.

– Да ты объясни, не ори.

– Дамасская сталь!

– Что дамасская сталь? Это хорошо или плохо?

Кузнецу дали воды, и он, наконец, пришел в себя.

– Ну как, сойдет для начала? – спросил его Вук.

На лице его явно читалось насмешливое торжество. Слобо понял, что не видать ему дуката.

– Да какое «для начала»! – кузнец опять впал в дурь. – Как, как ты выковал это?

– Молча выковал, как же еще? – Вук стоял на своем. – Сабля как сабля, рукоять уж сами приделаете. Устроит такая работа?

– Конечно, устроит!

Одуревший кузнец с саблей наперевес побежал по селу, ему не терпелось показать всем эдакое чудо. Селяне потянулись за ним.

– Ну ладно, – сказал виновник событий, – я тут пока посплю. Если особой надобности нет, так и не тревожьте. К вечеру опять в кузню пойду.

Сказал – и удалился в шупу. Слобо тоже двинулся вниз с горки, но тут на тропинке повстречал не кого-нибудь, а саму Любицу. Вся такая ладная, с ярко-красными бусами на пышной груди и турецкой шалью, повязанной на голову наподобие тюрбана, из-под которого спадали волосы цвета выдержанного сена. По этим волосам страдала половина села, и даже на той стороне Цер планины находились потерявшие по ним покой. Но Любице, судя по всему, нравилось быть вдовой, никого пока не взяла она в мужья себе. Даром что вырез тонкой льняной рубашки у нее на груди был таков, что даже Слобо невольно задержался на нем взглядом. В руках Любица несла корзинку, прикрытую расшитым полотенцем, из-под которого шли соблазнительные мирисы[55].

– Добар дан[56], соседка!

– И тебе того же, староста.

– Что ж ты тут бродишь одна? Зашла бы хоть когда.

– Ой, да дела всё, дела. У нашей сестры дел всегда хватает.

«Ох, знаю я, какие у тебя дела, – подумал Слобо, – а то люди не видят, кто и когда к тебе ходит».

– Знаю-знаю, хлопотунья, – ответил староста. – Смотри только, не дохлопочись.

– А ты заходи ко мне вечерком, – ухмыльнулась лепотица. – Недавно мне из Шабца такую кафу[57]

привезли в подарок, что про другие и думать забудешь.

– И что ж, угостишь?

– Угощу, чего ж не угостить-то?

– Благодарствую, лепотица, – ответил староста. – А что это в корзинке у тебя? Мирис вкусный такой.

– Вкусный, да не по твою душу, – отшутилась Любица. – Да вот, несу снеди хоть какой гостю нашему. А то работает он, трудится на вас, рук не покладая, а никто даже не догадается покормить его.

Хмыкнул староста. Уж известно, что за дело может быть у крали эдакой к мужику проезжему. Сперва накормит да кафой напоит, а потом… Но виду не подал, сказал только ехидно:

– Да я что, супротив что ли? Только смотри – мне работник нужен, а не всякое там…

– Ой, чай не съем я работника вашего! – засмеялась Любица и начала подниматься выше по тропинке, покачивая при том бедрами в красной сукне так, что святые отцы поднялись бы с одров своих. – Работник ему нужен, пф!

Любица скрылась за кустами. Слобо покачал головой – ну вертихвостка! – и поспешил до кучи.