Баловни судьбы

Но судья не желает и слышать об этом. Он говорит, что сейчас менять зал уже поздно и что все, оставшиеся без места, должны покинуть помещение. Потом стучит своим молотком и объявляет заседание открытым. Эудун опять поднимает руку, но судья отмахивается от него, и всем, кому не хватило места, приходится выйти в коридор.

Тогда, чтобы все могли послушать, о чем они там говорят, мы делаем вот что: те, кому досталось место, меняются с теми, кому не досталось. Мы меняемся местами между выступлениями прокурора и защитника, защитника и судьи. Так никому не обидно. А остальное мы друг другу пересказываем. Прежде чем суд удаляется на совещание, слово предоставляют подсудимому, и Анкер Юл Кристофферсен повторяет то, что твердил все время.

— Я стрелял в землю, — говорит он. — Не понимаю, как пуля могла попасть в него. Сколько служу в полиции, ни разу не применял оружия. Я стрелял в землю, на бегу, положение было каверзное, я не могу объяснить, как получилось, что пуля попала в него. Я много думал об этом. Для меня это загадка.

После выступления Кристофферсена и судьи суд удаляется на совещание. Мы ждем в коридоре. Совещание, наверно, затянется. Не знаю, я никогда никого не судил, да мне этого никогда и не предложат, но ведь ясно же, что дело это сложное, — попробуй реши, чего стоит человеческая жизнь. Жизнь — это все-таки жизнь. В большинстве случаев, когда преступника отправляют за решетку, пострадавшему может быть выплачено возмещение, страховыми компаниями например, у них денег навалом. Но жизнь есть жизнь, ее возместить невозможно.

На папашу и мачеху Калле лучше не смотреть. Мачеха поминутно трет щеки обеими руками с красными распухшими суставами. И молчит. У папаши такое лицо, будто ему на ногу наехала шеститонка и он из последних сил старается не показать виду, что ему больно. Вот кому сейчас тошно, так это им. Старшая сестра Калле замужем, живет в Англии, кроме Калле, у них никого не было. Но он ушел. И больше не вернется.

Служитель суда появился в дверях раньше, чем мы успели разговориться, Эудун, я и другие ребята.

— Готово, — говорит Бённа. — Ничего не скажешь, быстро они тут насобачились отправлять людей за решетку.

Я смотрю на часы. Прошло меньше двенадцати минут. Трудно понять, что это означает. Мы ждем, не садясь. Судья возвращается с похоронной миной, за ним гуськом тянутся присяжные. Председателя присяжных спрашивают, что они решили. За их спинами высокие узкие окна, сквозь серый фильтр копоти от выхлопных газов и грязи в помещение проникает январское солнце. За окном — оживленный городской шум, здесь — мертвая тишина, и в этой мертвой тишине председатель зачитывает решение.

Много времени это не занимает. Решение суда звучит так: полностью оправдать по всем пунктам обвинения. У меня в ушах начинает стучать кровь, мне даже кажется, что я сейчас потеряю сознание. Но я беру себя в руки. Смотрю на Лайлу, Юнни, Эудуна, на Анне-Грете, на родителей Калле, на Бённу, на ребят из клуба.

И тут на скамьях вокруг нас происходит что-то неладное. Я оборачиваюсь и вижу гладкую рожу Оддвара Рюда, вижу его дружка, сидящего рядом. Что же они такое делают? Возникло это где-то сзади, робко, но постепенно приближается. Какой-то звук, только вот какой именно? Я жду, что сейчас судья стукнет молотком, которым он стучал, когда раньше на скамьях поднимался шум, но теперь он почему-то не стучит. Что же это все-таки за звук? Смахивает на зуммер, ровное жужжание растет, ползет и набирает силу, превращаясь в гул. Сперва мне кажется, что это гудит мотор вентиляционной установки, центральное отопление или что-нибудь в этом роде, но мотор тут ни при чем, гул доносится со скамей, из осторожного, смущенного, робкого он становится гордым, громким и всепобеждающим.

Что же это такое? Я ничего не соображаю, все произошло быстрее, чем я рассчитывал, мне, например, казалось, что суд будет биться в душевных муках часа три, а он вернулся через десять минут, вынеся оправдание. Оправдан подчистую, по всем пунктам. Да это же чушь какая-то. Анкер Кристофферсен просидел в предварилке всего неделю и был освобожден на испытательный срок. Что же значит этот оправдательный приговор? Да только то, что жизнь Калле оценили в неделю предварилки, — вот что это значит. Теперь небось Кристофферсен снова вернется на службу? Не знаю, но все может быть. Голова у меня совсем не варит, я снова оборачиваюсь, чтобы посмотреть, откуда все-таки идет этот звук, и передо мной мелькают бледные, худые, морщинистые лица отца и мачехи Калле, я отвожу взгляд, я просто не смею смотреть им в глаза, и, когда я отвожу взгляд, мне все становится ясно, потому что я вдруг вижу Оддвара Рюда.