Баловни судьбы

Честно говоря, мы вообще не попали бы на эти курсы, если б не фру Ли, которая работает вместе с мамашей. Это она намекнула мамаше, что в колбасный цех собираются взять двоих парней. Я даже думаю, что она отстояла нас, когда мы проработали шесть недель, и они так и не решили, что с нами делать дальше. Одним словом, нам объявили, что мы можем остаться еще на один шестинедельный курс для пробы, если хотим, конечно. А не хотим, можем проваливать на все четыре стороны.

Мастером у нас тощий придира по фамилии Свеннсен. У него острый нос, большие уши и узкие ладони, он смахивает одновременно и на Ларсена Круску в его линялом тренировочном костюме, и на математика Халворсена, который выходил из себя, когда мы не понимали его объяснений. У Свеннсена, можно сказать, на каждом пальце по глазу, слух, как у индейца, а чутье, как у ищейки. По-моему, он считает себя чем-то наподобие фабричного фараона или кем-то в этом роде, уж он не упустит случая лишний раз облаять человека.

Однажды нам с Эудуном велели вымыть колбасный автомат. Провозились мы с ним целое утро. Он весь был забит остатками мяса, фарша, кишок, сала и перца. Сперва мы смываем что можно сильной-сильной струей воды, потом скоблим и драим. И только садимся перекурить, как является Свеннсен. Он не был бы Свеннсеном, если б чутье не подсказало ему прийти именно в эту минуту. Широко расставив ноги и заложив руки за спину, он стоит перед нами.

— Отдыхаете?

— Кто отдыхает? — переспрашиваю я. — Мы вымыли весь автомат изнутри, а сейчас будем мыть его снаружи.

В глазах у Свеннсена мелькает коварство. Он подходит к автомату и проводит пальцем по сверкающему алюминию. Он чуть ли не разочарован, потому что автомат действительно чист, острые вращающиеся ножи, которые перемалывают колбасный фарш, так и блестят. Но вот лицо Свеннсена проясняется, все-таки что-то нащупал, сволочь, своим длинным указательным пальцем.

— Идите сюда! — говорит он.

Мы подходим. Он показывает на темное пятнышко где-то внутри.

— Вымыли? — говорит он. — А это, по-вашему, что такое? Это, по-вашему, называется чисто?

Я стискиваю зубы. Свеннсен обнюхал весь автомат и не нашел ничего, кроме этого единственного пятнышка. О’кей, мы его проглядели, это пятнышко, но неужто с нами нельзя разговаривать по-человечески?

— Аккуратность, — говорит он. — Аккуратность! Зарубите себе на носу! У нас требуется только одна вещь — аккуратность! Небрежность у нас недопустима!

Он долго смотрит на нас, сперва на одного, потом на другого.

— Когда вымоете автомат снаружи, зайдете ко мне. В эту пятницу истекает шесть недель, как вы тут работаете. Надо решить, что с вами делать дальше.

В час мы с Эудуном идем в конторку к мастеру, автомат мы так надраили, что он сверкает, как новенький. Свеннсен заполняет наряды, он кивает нам, не отрываясь от работы. Конторка мастера — небольшое стеклянное стойло. Мы ждем и глядим на Свеннсена, сесть он нам не предложил. Минутная стрелка на больших часах движется рывками, мы переводим глаза на другие часы, которые висят в цехе. Старик по имени Риан поднимает трехпалую руку и машет нам, улыбаясь во весь рот; расставив ноги, он уверенно стоит возле своей электропилы. Не эта ли пила отхватила у него два пальца? На Бойне ходит много баек о пальцах, попавших в колбасный фарш, и вообще. Теперь-то все машины закрыты и такого уже почти не случается. Но электропила открыта до сих пор, и Риан стоит возле нее в кожаном фартуке и сапогах, улыбающийся, трехпалый, и пилит, пилит, а его зоркие, опутанные морщинками глаза неутомимо следят за происходящим вокруг. Другие работяги, те заняты своими машинами, всякими там ножами, топорами и сечками, они лишь изредка поднимают голову и перекидываются парой слов, стараясь перекричать шум. Огромные тележки с мясом снуют из морозильника в цех и обратно. Проходит пять минут, Свеннсен кашляет и отрывается от нарядов.

Он кратко объясняет нам, как обстоит дело: нам предлагается отработать еще шесть недель, только после этого они будут решать, смогут ли предложить нам работу.

— Еще бы, им это выгодно, — тихо шепчет Эудун. — Такой труд дешевле пареной репы.

Мы даровая рабочая сила. За полный рабочий день предприятие не платит нам ни гроша. Мы получаем от профсоюза по тридцать четыре кроны в день, и точка. Тридцать четыре кроны в день — это чуть больше, чем другие получают за час работы. Предприятию мы обходимся даром, ведь мы считаемся на курсах.

— Ну что? — Свеннсен криво улыбается. — По-моему, вы должны радоваться.

— Радоваться? — Эудун удивлен. — А разве мы сачковали, не выполняли порученную работу? Разве не делали все, что нам было велено?

— Ну что ж, — говорит Свеннсен, — если ты недоволен, можешь уволиться. Никто тебя не держит.

— Зачем мне увольняться, мне работа нужна, — говорит Эудун.

— Просто мы надеялись, что наконец-то начнем зарабатывать, — вмешиваюсь я.