Баловство небес. Избранное

Испуганно бёдра бились,Как пойманные форели,То лунным холодом стыли,То белым огнём горели,

И самой дальней дорогойДо самой ранней птицыМеня в эту ночь носилаАтласная кобылица…

Как можно так волшебно рисовать страсть? Белые бёдра, бьющиеся, словно пойманные рыбы… А чего стоит это «испуганно»! А «атласная кобылица»! И женщина, и лоно её, и таинственный глянец кожи, и бешеный темперамент, и бесконечность, как ночь, и восторг, как рождение нового дня.

В песчинках и поцелуяхОна ушла на рассвете,Кинжалы трефовых лилий

Рубили вдогонку ветер…

Отбушевала страсть у края речной долины. О н а уходит, её одежда из песчинок и поцелуев (с ума сойти!). И снова белые цветы – теперь уж лилии, символ разлуки, а ведь трефы – и форма цветка, и гадание по масти; и это не просто цветы, а кинжалы – опять же и форма, и удар судьбы, роковой знак; рубящий ветер – жизнь? судьбу? участь? – и вдогонку, почему «вдогонку» – а ведь уходит, уже ушла, уже нет и не вернётся никогда… Ни одного случайного слова. За каждым картина, мир, поэма. Лорка – фантастический прыжок в поэзию. А впереди ждали новые взлёты: Ахматова, Пастернак, Цветаева…

Я писал стихи, причём с ощущением, что именно пишу стихи, а не изливаю душу, будучи в тоске или меланхолии.

Возникали попытки что-то запечатлеть в прозе, но было ясно, что это всего лишь наброски, да и то малоинтересные.

Птицын мог отыскать неожиданные строки, однако слепить из них что-то законченное у него не получалось.

Расклевали рассвет воробьи,Башмаки тишину растоптали…

И всё. А дальше? Дальше нет. Появлялись и какие-то прозаические эпизоды, но это было ещё хуже, чем у меня, и особого интереса не вызывало. Как-то ночью заурчал телефон, и возбуждённый птицынский голос загадочно произнёс:

– Только что закончил рассказ. Ты умрёшь! Слушай!