Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

У подножия сцены, установленной в центре стадиона, на которой располагались ударные инструменты, синтезатор и колонки, но пока не было включено освещение, возбужденно суетился Габриэль Бретман, главный организатор встречи. Именно ему предстояло быть ведущим. Одетый в ярко-красные брюки, белый пиджак и оранжевую футболку с надписью «Fuck the culture», он то и дело проверял подключение проводов, приходил, уходил, разговаривал по мобильнику — все более и более взбудораженный.

Юные зрители по-прежнему подтягивались целыми толпами. Оклики, смех, даже пение раздавались все чаще и чаще с разных концов трибуны. Обернувшись, чтобы оглядеть всю трибуну, я заметил справа, позади четы Менвьей, дюжину молодых людей в одинаковых белых футболках с розовым цветком. Справедливо или нет, но я тут же подумал, что это «Содружество фуксии». Что касается четы Менвьей, то я заметил, как их приветствует какой-то человек, стоявший ко мне спиной, чей силуэт показался мне знакомым, но которого я никак не мог разглядеть, поскольку Бальзамировщик заслонял его от меня — он сидел, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, словно погрузившись в медитацию.

До наступления темноты было еще далеко, но встреча задерживалась уже на десять минут. И тут Брейтман, словно по мановению чьей-то руки (хотя, вероятнее всего, по команде, прозвучавшей из наушника), поднялся на сцену. Луч прожектора заметался вслед за ним, потом поймал и полностью осветил. По рядам пронеслось: «Ааааа!» Но оказалось, что это была ложная тревога: на нем опробовали работу видеопроектора, высветив его лицо крупным планом на экране в глубине сцены. Карие глаза, темно-каштановые волосы, нос с горбинкой, крупный, хорошо очерченный рот с безупречными зубами; залысины надо лбом и волосы, собранные на макушке в подобие пагоды, — таким он появился, наподобие барочного Тентена, и проскандировал в микрофон: «Рок-н-ролл, рок-н-ролл, рок-н-ролл!», — чтобы проверить звук. Затем прожекторы потухли, снова вызвав в публике стон «Аааааа!» — но теперь в нем звучало разочарование.

Однако оно продолжалось недолго. Голос, раздавшийся из громкоговорителя, предупредил владельцев мобильных телефонов, чтобы те их отключили. Доставая свой, я вдруг заметил, кто говорил с Од Менвьей — это был Квентин Пхам-Ван собственной персоной! К счастью, мсье Леонар, по-прежнему в полудремотном состоянии, не смотрел в ту сторону. К тому же молодой человек быстро исчез, уступив место Александру Мейнару и его мулатке, сильно опоздавшим. Новоприбывшие, поздоровавшись с Од, сели на свободные места прямо за нами.

В тот момент, когда мы обменялись рукопожатиями, сцена была по-прежнему темной, но оттуда донеслось несколько нот, взятых на пианино, иронично-небрежных (Эглантина, которая в детстве занималась музыкой, узнала отрывок из Эрика Сати) ^[87]— и яркий круг света внезапно выхватил из темноты сначала верхнюю часть тела Габриэля Брейтмана, затем его всего целиком.

— Приветствуем вас на нашем вечере, и да здравствует литература! — провозгласил он под громкий свист плохо отрегулированного микрофона.

Затем он поблагодарил АМО, мэрию, префектуру, Управления по культуре (местное и центральное), Министерство культуры и средств коммуникации, Евросоюз и целый ряд «партнеров» — от Содружества бывших почтовых работников до ресторана «Королевское дитя», обеспечившего банкет.

Пока он говорил, со стороны спортивных раздевалок под покровом темноты к сцене приблизилась группа подростков. Вскоре стало понятно зачем: занавес был поднят, и ведущий объявил, что перед началом литературного мероприятия, «которого мы все ожидаем с нетерпением», выступят местные знаменитости из числа школьников и студентов.

— О господи, какая скучища! — пробормотал позади меня Мейнар.

В то же время с трибун послышались насмешливо-поощрительные выкрики. Я вынул из кармана диктофон, на случай если прозвучит что-нибудь забавное.

Оказалось, что не зря. Сперва вышла ученица частной школы Святой Терезы, лауреатка поэтического конкурса среди начальных классов департамента Йонны. В течение полуминуты была видна лишь ее белокурая макушка, но ничего не было слышно. Затем прожектор и микрофон были отрегулированы, и прозвучала «Ода к моему котику», написанная гекзаметром, к несчастью, слишком быстро перекрытая смехом и выкриками «мяу!», помешавшими основной части зрителей насладиться шедевром:

Маленький котик любимый, сколь ты неразумен!Ты меня бросил сперва ради корочки сыра,На мостовую ты выскочил после в погонеза мышью —

Не суждено тебе съесть ее было: рычанье мотора,Миг — и в крови колесо, ты же — в кошачьем раю!

— Неплохо! — фыркнул Мейнар.