Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка

Начиная с этого момента, уже почти ничего не было слышно. Группа обнаженных по пояс юных арабов, сидевших на верхних рядах трибуны, которых поддержали более взрослые спортсмены с середины до левого края, начали вопить, обзывая молодую женщину по-арабски или иронически повторяя фальцетом: «Отвратительно, отвратительно!» Другие зрители, напротив, стали кричать на них, чтобы они заткнулись, — особенно Мейнар, который завопил, поднявшись с места:

— Заткнитесь вы, мозгляки недотраханные! Они еще возмущаются! Сами небось трахаете друг друга в задницу, и без всяких мандаринов!

Сидевшие впереди меня гости озадаченно переглядывались — видно было, что им и смешно, и тревожно одновременно. Сверху доносились иронические аплодисменты и летели пустые пивные бутылки. Какие-то люди в синих рубашках — видимо, охранники — подбежали со стороны раздевалок и, разбившись на четверки, поднялись по проходам наверх.

Но тут Кристин Анго одним-единственным жестом, которого трудно было ожидать от любого писателя (особенно если речь шла о его собственной книге), спасла ситуацию. Бледная, со стиснутыми зубами, она посмотрела на публику, затем резко захлопнула книгу и со всего размаха швырнула ее на трибуну — которая, впрочем, была расположена слишком далеко, чтобы книга кого-то задела. Затем, оттолкнув Брейтмана, который попытался ее удержать, она сбежала со ступенек и сквозь темноту направилась к вертолету, стоявшему в круге света. Тогда Соллер поднялся и пошел за ней. Он слегка дотронулся до ее плеча и сказал что-то ей на ухо — возможно, о том, что нет смысла садиться в вертолет, где сейчас все равно нет пилота. Они вместе вернулись к подножию трибуны, между тем как музыканты из Дижона быстро заняли прежние места и заиграли что-то вроде финальной части своей композиции, которая заглушила все голоса и шум от мелких стычек. Затем, по сигналу Брейтмана, все инструменты внезапно умолкли, и ведущий наконец смог произнести заключительные слова. Он оптимистически заявил, что даже конфликты сегодняшнего вечера являются наглядным подтверждением того, что французская литература жива, как никогда, и никого не оставляет равнодушным, а заодно воспользовался этим обстоятельством, чтобы объявить о ближайшем культурном мероприятии в следующем месяце на этом же месте:

— Габриэль Мацнеф, Марк-Эдуар Наб и Виржини Депан в сопровождении группы лицеисток, женщин под вуалями и кетчисток.

— Совсем как в телешоу, — заметил Бальзамировщик, — там уже давным-давно отказались от мысли представлять литературу в чистом виде, «без гарнира».

Литература… Все же странно было слышать, как о ней говорят на стадионе. И не только мы о ней говорили: в верхних рядах также оживленно обсуждали писателей. Мейнар в очередной раз сцепился с юным Пеллереном, но на сей раз агрессия была скорее шутливой, в отличие от недавнего спора, — судя по провокационным замечаниям Мейнара и взрывам хохота молодого человека. Они казались скорее сообщниками, чем противниками.

— Хоть раз, — произнес Мейнар своим ораторским голосом, — это место послужило чему-то кроме дурацких соревнований и выставок полудохлого скота!

— Зато вместо него были полудохлые интеллектуалы, — отвечал Пеллерен. — Что тоже выглядело не слишком аппетитно.

— Вы могли бы, по крайней мере, не поддерживать этих мелких арабских засранцев, которые оскорбляли Анго!

— Мы-то как раз молчали! Мы ее любим, Анго. Кристин пытается удержать литературу от падения в грязь, куда ее тащат всякие бездари, и это ей удается!

— Молчал бы и дальше, умник!

— По-настоящему мы накинулись только на Соллера. Этого-то вы не собираетесь защищать?

— Мне за вас стыдно! Ты бы тоже защищал его, мелкий мудак, если бы имел хоть тысячную долю его писательского таланта!

Молодой человек снова расхохотался во все горло:

— Писательского? Ну, может, он и был писателем в эпоху «Такой, как есть», но уже давно им не является.

— Так не бывает. Он все тот же самый писатель, и его нельзя втиснуть ни в какие рамки.

— Флюгер!

— Напротив, он непредсказуем! Иногда по ветру, иногда против ветра! Писатель — не философ, точнее, не только философ. Его творчество субъективно. В этой субъективности его слабость и его сила: она может быть поставлена ему в упрек, как недостаток постоянства или твердости; но она позволяет ему замечать нюансы и благотворные перемены.

— «Благотворные»! — иронически повторил Пеллерен.

Дальнейших слов я не услышал — почти все, кто сидел в нашем ряду, уже встали и теперь продвигались к боковой лестнице в конце трибуны.

— Вот еще, Дебор никогда не был на телевидении! — продолжал Мейнар, которого раздраженная антильская красавица упорно тащила к выходу. — Но это как в церкви: можно одинаково успешно сражаться со злом, живя среди неверных или запершись в траппистском ^[96]монастыре! Соллер — настоятель ордена ситуационистов ^[97]in patribus. ^[98]Пеллерен и три-четыре «фуксиста», сопровождавшие его, приветствовали это определение громким хохотом. Но Мейнар не дал сбить себя с толку: