Бамбино

— Фестиваль? Ну ладно. Дело хорошее. Только меня с моим товаром к ратуше не пустят. Я тебя высажу неподалеку. Дойдешь?

— Да.

Когда машина остановилась невдалеке от увитого гирляндами огней огромного здания ратуши, праздник подходил к концу. Питер сел под деревом и стал смотреть. Он смотрел на эстраду, где юноши и девушки пели и танцевали, на аплодирующих жителей Вены, на огни старой ратуши и на далекие звезды. А когда в небо взлетел последний фейерверк фестиваля, он заулыбался запекшимися от крови губами и почесал кончик носа. Еще он посмотрел, как делегаты подходили к автобусам, жали руки остававшимся и автобусы увозили их в сторону вокзала.

Потом Питер встал и побрел к трамвайной остановке.

Клара открыла ему дверь и всплеснула руками:

— Что с тобой, Питер?

— Ничего.

Она подвела его к зеркалу. Оттуда на него глянуло разбитое, все в кровоподтеках лицо, внимательные усталые глаза.

— Тебе плохо, Питер?

— Мне очень хорошо, Клара. — И он улыбнулся. Потом добавил: — Дай-ка мне порцию сосисок. — Потом подумал, потрогал веснушки и закончил: — И кружку пива.

Праздник на Джанпатхе

Он первым увидел этого приличного белого господина: прекрасный костюм, дорогие ботинки, красивый галстук, седые виски. Рядом с ним шла высокая дама в ярком сиреневом платье и седых буклях. На ее пальцах сияли золотые кольца, на шее сверкало прекрасное, дорогих камней ожерелье.

Теперь Ракиш почти наверняка знал, что завтрашний праздник Холи он встретит хорошо. Вся индуистская Индия, все, кто верил в великого бога Вишну, готовились к этому празднику, наступающему в первое воскресенье марта, дню начала индийского лета, дню урожая, дню радости.

Праздник Холи придет завтра, и пусть в жизни было и будет много трудностей, но завтрашний день он, Ракиш, должен встретить, как все индийцы: в торжественном состоянии духа, в хорошем настроении, не с пустым желудком, а главное — в чистой рубашке, которая, по древнему обычаю, будет тут же залита краской — из бутылочек-брызгалок, из лопающихся бумажных пакетиков. Это будет веселый и радостный праздник. В этот день — и это знали все — даже самые почтенные господа будут ходить выпачканными краской.

Потом наступит вечер, и вся Индия начнет отмываться, стирать краску с лица и рук, отмывать и сушить одежды — благо делать это легко, ведь все краски водяные. Они легко растворяются и смываются.

А на следующий день люди вновь примутся за работу. Но все это будет завтра, а сегодня Ракишу необходимо было заработать к празднику по крайней мере две-три рупии, чтобы купить полдюжины бананов и накормить завтра праздничным завтраком и себя и старика Мохэна. Одну рупию он уже набрал и теперь к вечеру старался добрать остальное.

Поэтому он так стремительно бросился к почтенным белым господам. Он только никак не мог взять в толк, как их могли пропустить мимо и Амита, и Аран, и другие ребятишки: никто из них не бежал за ними и не приставал к ним.

Еще несколько шагов, и приличный господин со своей дамой вошли в его, Ракиша Шармы, владения, и теперь бизнес с ними мог делать только он, Ракиш.

Мальчишка подбежал к почтенному господину и протянул ему газету «Патриот»:

— Ну, прощу вас, купите газету, всего несколько пайс, купите, господин.

Почтенный господин шел не оглядываясь, а Ракиш продолжал семенить рядом с ним, настойчиво протягивая и протягивая ему газету.

Ракиш знал, что по законам улицы здесь ему никто не может помешать.

Здесь были его владения — маленькая асфальтовая площадка, там, где начинались ряды Тибетского базара, всего несколько квадратных метров, но они принадлежали только ему и сюда не вступал никто: все знали, что здесь торгует газетами семилетний Ракиш Шарма, друг старого Мохэна.

Рядом с ним, начиная от угла рынка до старого баньянового дерева, под которым отдыхали рикши и таксисты — выходцы из Пенджаба — в своих разноцветных чалмах, начинались владения пятилетней Амиты Мехта, а дальше промышляла старшая из них, двенадцатилетняя Каран Даду с полуторалетним братишкой на руках. Это все, кого знал в этих краях Ракиш. Но он знал также и то, что по всей улице Джанпатх, и далее, на площади Киннаут, и, как говорили, около всех отелей и магазинов, в аэропорту, на широких и длинных улицах Нового Дели, в толчее узких улиц старого города сотни таких же, как он, малышей, — каждый в своих владениях подрабатывал кто чем мог.

Они продавали газеты, которыми их снабжали старшие, помогали перетаскивать багаж, торговали цветами, чистили обувь, протирали на перекрестках, чуть ли не на ходу, у автомашин их ветровые стекла…

И все они свято соблюдали правила своего бизнеса: никогда не вступать во владения соседа и не мешать ему, как бы туго ни приходилось самому. Правда, иногда бывало так, что дело завязывалось на одном конце улицы, а заканчивалось на другом.

Это случалось тогда, когда прохожий проявлял нерешительность.