Банан за чуткость

Не знаю, как другие, но я тебе не завидую. Что завидовать человеку, который без конца откладывает радость на завтра? Ты прав — хорошей такую жизнь не назовешь. Впрочем, будем объективны — и плохой ее не назовешь. Она у тебя посредственная. Тоже невесело.

Ты ищешь причины своих незадач, винишь родителей, покровителей.

Ты пишешь: «Я обращался за помощью к другим…» Конечно, вполне может найтись человек, решительный и бывалый, который совсем по–иному, куда более удачно, вылепит твою судьбу.

Но материал‑то в этом случае останется прежний — пластилин…

ВСЕ ВХОДЯТ И ЗАНИМАЮТ МЕСТА

Этого парня, комсорга большой стройки, мне рекомендовали сразу в нескольких местах, в том числе в областной газете и на радио. И это, честно говоря, меня не слишком обрадовало.

Возможно, думал я, парень действительно умный и работает толково, но слава, даже среднего размера, мало кого делает лучше. И очень уж не хочется в очередной раз увидеть, как со вздохом приподнимается от стола отягощенная заботами и словно бы увенчанная незримыми лаврами голова…

Я пришел в неподходящий момент — у него были дела. Я сел сбоку и стал ждать, пока дела кончатся. Дела, как известно, не кончаются. В конце концов Виктор сказал:

— Еще один последний человек — и все!

Последним человеком оказалась женщина из бригады штукатуров. Дело у нее было такое: хотела идти в вечернюю школу, но там только с седьмого класса, а она и за пятый‑то помнит через пень–колоду. И как тут быть?

Виктор ей сказал:

— По математике я могу с вами подзаняться. Приходите… — Он полистал записную книжку и кончил фразу: — …допустим, по вторникам и четвергам в семь тридцать. Устраивает?

Устраивало.

— А насчет русского и так далее — это придется с кем‑нибудь договориться. Ко вторнику соображу.

Женщина ушла. А Виктор посмотрел на меня и с удовлетворением сказал:

— Все правильно. Так и надо дураков учить.

— Это вы о ком?

— О Викторе Ивановиче, естественно… Представляете, у нас есть курсы подготовки куда угодно: в институт, в техникум, чуть ли не Академию наук. Молодые специалисты преподают на общественных началах. Могли же мы сообразить, что кому‑то и в шестой класс надо готовиться? А теперь вот вторник, значит, плакал мой баскетбол.

Он грустно покачал головой, но тут же утешил меня:

— Ну ничего, математика не проблема, я ее за три недели подготовлю…

Я сказал ему, зачем приехал. Он переспросил с любопытством:

— Личность и коллектив? А у вас на сколько командировка?

— На две недели.

— Может, и хватит… Тема, конечно, гигантская. Помимо всего прочего, надо нам каждый день по часу говорить: может, за две недели до чего путного и договоримся… Между прочим, в порядочном коллективе вот такой штуки, — он показал на стул, где десять минут назад сидела женщина, — быть не может. Все знают, кому что надо. А мы вот пролопушили…

Меня удивило, что он так легко и даже весело согласился заниматься довольно абстрактной на первый взгляд темой. Как‑то после я его об этом спросил. Он ответил:

— Во–первых, интересно: для меня же это хлеб. А во–вторых, тебе ж это надо? Значит, так и так придется заниматься. А самое паршивое — это делать что-нибудь с кислой мордой. Уж если делать, так с аппетитом. Удобней работается, я уж давно убедился…

Чтоб удобней работалось, мы с ним в первый же вечер перешли на «ты».

То, что дальше, — это наши с ним разговоры. Говорил больше он — я спрашивал. А на некоторые вопросы не мог ответить ни он, ни я…

«…Вообще‑то я читал Макаренко, но тогда почему‑то проглядел, мне после одна учительница сказала: знаешь, какой он называет первый признак коллектива? В коллективе человек чувствует себя защищенным. Здорово, а?

Вот англичане, я читал, говорят: «Мой дом — моя крепость». А правильней было бы сказать: «Мой коллектив — моя крепость». По крайней мере, так должно быть. В жизни, конечно, бывает и по–другому…

Вот, например, был случай — я тут первый год тогда работал, еще не в комитете, а на жилстрое, мастером. Был у нас один монтажник, тихий довольно парень лет девятнадцати. Однажды комендант общежития застукал у него в комнате в позднее время девчонку. Тоже наша, воспитательница детского сада. Ну, сам понимаешь: шум, скандал, устроили комсомольское собрание.

В общем, драили обоих, не жалея. Ребята из его комнаты как раз защищали. И его защищали, и ее: мол, любят друг друга — и все. Ну, им тоже досталось: дескать, ложное понимание товарищества, живут по принципу «моя хата с краю»… Помню, одна девушка, маляр, бойко так выступала: мол, приятели — люди равнодушные, поэтому все готовы оправдать, а коллектив строг, но зато справедлив и борется не только против нарушителей морали, но и за них…

Словом, дали и парню и ей по выговору. Те стоят, опустив головы, бубнят что‑то неясное под нос.

А я, помню, сижу и молчу как теленок: и ребят вроде жалко, и ругают их правильно — не мелочно, а с принципиальных позиций… Через неделю оказалось — оба уехали, и паренек этот и девочка его. Между прочим, на билеты им скинулись все те же приятели из его комнаты.