Банда 6

— Ну, почему же, — попробовал возразить Пафнутьев, но Халандовский широким и гневным взмахом руки, красным махровым рукавом халата заставил его замолчать.

— Нам все ясно, Паша. Страшно, когда все ясно и говорить не о чем. Эти хмыри, — он кивнул в сторону серого экрана телевизора, — нас убеждают, что мы жили плохо, унизительно, за нами следили, подслушивали, затыкали рты, таскали по разным подлым конторам, вынуждали молчать и врать... Это было?

— Не было.

— Всю жизнь я говорил то, что думал, поступал как хотел, общался с теми людьми, которые мне нравились, пил с теми, которых любил. Надеюсь, ты вел себя так же?

— Конечно.

— Я был не слишком угодливым, я был чреватым и достаточно неожиданным гражданином, но никто, никогда не бросил мне ни слова упрека. Не говоря уже о более серьезном осуждении. Разве что женщины, — Халандовский неопределенно повертел в воздухе растопыренной ладонью, — но и с ними я всегда находил общий язык, и за моей спиной не осталось ни одной зареванной, несчастной, озлобленной, голодной женщины. Ни одной. С любой из них я могу встретиться хоть сегодня, и у нас будет не самый плохой вечерок.

— Может быть, так и поступить? — неловко пошутил Пафнутьев.

— Помолчи, Паша. Весь ужас сегодняшнего дня в том, что нам все ясно. Мы проданы, ограблены и изнасилованы в самой извращенной форме, как ты пишешь в своих протоколах. Этот спившийся придурок приватизировал страну и ведет себя куда беспардоннее, чем я в подсобке своего гастронома. Паша, может быть, ты мне не поверишь, но признаюсь — у меня на уме не только деньги, водка и бабы. У меня на уме еще кое-что, — Халандовский протянул руку к почти опустевшей бутылке, разлил водку в рюмки, которые тем не менее неожиданно оказались почти полными. — За победу! — сказал он. — Пусть в душе живет чувство победы.

— А его нет?

— И давно.

— И никаких просветов?

— Никаких, Паша. По всем программам, — Халандовский печально махнул рукой в сторону телевизора, — меня убеждают, что все пропало, надеяться не на что, что каждый день по всей стране гремят взрывы, рушатся мосты, падают самолеты, не платят зарплату, люди толпами уезжают в какие-то счастливые страны... Представляешь, у бабки в деревне газовый баллон взорвался — целый день по шести программам сообщали мне об этом кошмарном случае: не было в этот день других катастроф. Целый день по всем программам! Жертв нет, пожар не возник, никто не пострадал, куры остались целы, козел даже не обгорел... Но баллон взорвался! Они делают все, чтобы мне не было жалко свою страну, когда ее окончательно завоюют.

— А ты?

— Готов взять в руки автомат.

— И куда с ним?

— Знаешь, Паша, не тебе говорить... Пули обладают странной способностью находить нужного человека. Я могу пить водку, жарить мясо, кричать громким голосом, созывать гостей к столу... Могу. Но... Когда в тылу все в порядке. А сейчас у меня нет тыла. Пустота. Опасная такая, холодящая пустота, наполненная воплями из этого вот ящика. — Халандовский, не глядя, ткнул большим пальцем за спину.

— Ты, наверное, красно-коричневый? — спросил Пафнутьев.

— Шутишь, да, Паша?

— Если тема не допускает шуток, значит, это несерьезная тема.

— Да-а-а? — уважительно протянул Халандовский и склонил голову набок, пытаясь понять услышанное. — Ты, наверное, выпить хочешь? Я правильно тебя понял? — в голосе Халандовского появилась надежда.

— И это тоже. Подожди! — Пафнутьев остановил метнувшегося к холодильнику Халандовского. — Я все-таки отвечу... Знаешь, пустота за спиной... Она еще наполнится людьми, светом, голосами, музыкой... Наполнится. А я... я буду делать свое дело. И ничто меня не остановит.

— И никто не купит?

— Пусть только попробуют! — с дурашливой угрозой проговорил Пафнутьев.

— И никто не купит? — с тем же выражением, но тише повторил Халандовский. — Ни за какие деньги?

Пафнутьев пошарил взглядом по столу, убедился, что бутылка пуста, его рюмка тоже пуста, и лишь после этого посмотрел в глаза Халандовскому.

— Не знаю, Аркаша, не знаю. Нетрудно ответить, что да, дескать, никогда, никто, ни за какие деньги! Но я знаю, что такие слова... Никогда, навсегда, по гроб жизни... Немногого стоят. Серьезные люди их не произносят. Девочка и мальчик могут клясться друг другу в сиреневых кустах... Но мы-то с тобой знаем, чем кончаются такие клятвы.

— Чем, Паша?

— Младенцами в мусорных ящиках. Каждый день в мусорных ящиках находят живых, полуживых, задушенных, забитых младенцев.

— И больше ни к чему юношеские клятвы не приводят? — изумленно спросил Халандовский.

— Может быть, случается что-то и менее печальное, но это уже не по моей части. Это по другому ведомству.

— Паша, у тебя в жизни два выхода.

— Ну?

— Или напиться, или поменять работу.

— Я выбираю первое.

— Понял, — Халандовский опять рванулся было к холодильнику, но на этот раз его остановил телефонный звонок. — Да! — раздраженно закричал он в трубку. — Вас слушают! О! — воскликнул он через секунду голосом, полным раскаяния. — Виноват! Нет мне прощения. Исправляюсь немедленно! Вика! — Халандовский протянул трубку Пафнутьеву.