Банда

– Ты ведь не позволишь подарить тебе все это?

– Не могу, Аркаша. С удовольствием, но не могу. Меня не правильно поймут.

– Все это стоит примерно половину твоей годовой зарплаты.

– Сколько?!

– Да, Паша. Да. Это грустно, но это так.

– Как же быть?

– Бери взятки.

– Не дают! – рассмеялся Пафнутьев.

– Начни с меня.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Хм… Больно круто.

– Тогда назови это дружеским подарком. Ты, Паша, можешь быть уверенным в том, что я никогда не напомню об этом. И тебе не придется ради меня нарушать закон.

– Ха, я сам его нарушу! По своей доброй воле, когда дело коснется тебя.

– Спасибо, Паша, я буду это помнить; – несмотря на расслабленность Халандовского, при разговоре с ним надо было всегда соблюдать крайнюю бдительность. Он слышал все, не пропускал ни единого неосторожного слова, опрометчивой интонации, рискованной шутки, мгновенно подсекая собеседника, как простодушную рыбешку, и выволакивая его, беспомощного и покорного, на ясное солнышко.

– Ладно, созвонимся, – Пафнутьев прибег к привычной уловке, чтобы закончить чреватый разговор. «Созвонимся» – говорил он Тане, когда в прежние счастливые времена она слишком уж допекала его укорами, это словечко он бросал и подчиненным, и начальству, когда нечего было сказать или когда хотелось уйти от обещаний, к которым его подталкивали.

– Созвонимся, – великодушно согласился Халандовский.

* * *

По привычке оглянувшись – не забыл ли какую бумажку, запер ли сейф, прикрыл ли форточку на случай ночной грозы, Пафнутьев покинул свое рабочее место. Опять же по привычке постарался побыстрее и незаметнее прошмыгнуть через коридор, чтобы не натолкнуться на начальство, не встретиться с человеком, который бы снова увлек его в пыльные недра прокуратуры по делам важным и неотложным. Выйдя на порог, он с наслаждением зажмурился от яркого предвечернего солнца и лишь постояв несколько мгновений, решился шагнуть со ступенек. Отойдя на сотню метров, вспомнил, что так и не заглянул к Анцыферову.

– Перебьется! – проговорил он в сердцах и размеренно зашагал в сторону перекрестка, где утром разыгрались столь печальные и неожиданные события.

Обычные обязанности Пафнутьева не требовали от него большого напряжения, не были слишком уж нервными, и по вечерам он не ощущал себя закабаленным очередным делом. Все, что не успел сегодня, можно было закончить завтра, послезавтра, через неделю. Дела, которые поручали Пафнутьеву, странным образом соответствовали его характеру. Вполне возможно, что ему и подбирали дела, не требовавшие срочности, отвечавшие его собственной неторопливости и основательности. А он, привыкнув, невольно склонялся к мысли, что дела все такие.

Это было заблуждение и Пафнутьев знал, что это заблуждение. Он видел, как работает тот же Дубовик – бессонные ночи, неожиданные выезды, досадные срывы, когда вынужден, наплевав себе в душу, освобождать какого-нибудь хмыря, за которым носился не одну неделю. Но следовал телефонный звонок или добродушный совет, следовала выволочка от Анцыферова и… И приходилось отпускать, стараясь не замечать блудливую улыбку подонка.

Бывало, что делать, и с Пафнутьевым бывало. Ну что ж, рассудительно говорил он себе в таких случаях – специфика работы. И вспоминал лукавые слова Анцыферова – задача не в том, чтобы отлавливать и сажать всех, кто того заслуживает, задача в том, чтобы содержать общество в разумном правовом равновесии, чтобы каждый знал о существовании справедливости, но не был в ней полностью уверен, тогда он управляем и законопослушен… Не стремитесь к бытовой справедливости, не увлекайтесь так называемым житейским здравым смыслом. Есть смысл более высокий, есть целесообразность высшего порядка… Государственная! – и он со значением поднимал обе руки, как бы поддерживая пошатнувшуюся планету.

Теперь же Пафнутьев неожиданно ощутил острую неуютность в душе. Он и Тане позвонил в какой-то смутной надежде обрести прежние покой и уверенность. И, кажется, она его поняла, даже предложила повидаться. И не потому, что так уж испугалась за своего приятеля, она понимала, что Пафнутьев ничего плохого ему не сделает, даже если для этого будут основания. Таня с первых дней из знакомства поняла, что Пафнутьев живет не по статьям закона, а по устаревшим приметам здравого житейского смысла, от которого так настойчиво и безуспешно отучал его прокурор Анцыферов.

«Чаще надо позванивать красивым женщинам, Павел Николаевич, – корил он себя, удаляясь от прокуратуры. – Даже когда для этого вроде бы и нет прямой необходимости. Напоминать надо о себе, чтобы они ни на минуту не забывали – есть, есть на свете Павел Николаевич Пафнутьев, который их любит, к ним стремится, хотя и безуспешно…»