Бандит

Миклошин был взбешен. Шерхан кинул его, словно лоха – его, Андрея Николаевича Миклошина! Шерхан изобразил дело так, будто надо завалить какую-то сявку, кооператора, отказавшегося платить самому Шерхану, «шестерку», лоха, фраера, – словом, обычного советского гражданина, чьи конфликты с законом не простираются дальше уведенного со стройки унитаза, и то оплаченного в жидкой валюте.

Здрасьте! Ничего себе кооператор! Это откуда у рядового советского кооператора «глок»? Это в каком таком универсаме рядовой советский кооператор покупает не «ТТ», не «макар», а шикарный хромированный австрийский «глок»?

Дело было яснее ясного. За две с половиной тысячи баксов Шерхан хотел справиться с крупным конкурентом – авторитетом, а то и подручным какого-нибудь вора… И он, Миклошин, купился на это за две с половиной штуки! Да за такое дело и двадцати тысяч мало!

Ни совести, ни стыда нет у этого уголовника! Так подставлять людей!

Миклошин со страхом ощупал запрятанную глубоко за пазуху тряпочку – в тряпочке лежал «мокрый» «ТТ». Черт возьми! А если бы этот «кооператор» угрохал его, Миклошина? Или ранил? Миклошин представил себе, как его везут в Склиф и изымают там неучтенный ствол… Это за чей бы счет родная ментовка раскрывала тогда висяки?

Юрий Сергеевич меж тем молча сидел в своем кабинете, утешаемый опером. Сотрудники фирмы набились в коридор, возбужденно гудя. – Я же всегда говорил, что он урка, – кричал молоденький парень в светлом пиджаке, – а вы – ссуды! Зона по таким плачет!

– Вы видели, какой у него пистолет был? – со смаком пояснял другой сотрудник, проведший два года военной службы, играя в духовом оркестре.

– Не «Макаров» и не «ТТ», а пистолет Стечкина – самая жуткая штука. Их только «Альфе» дают…

Шакуров постоял-постоял в коридоре, подождал, пока опер покинул кабинет, и вернулся к Юрию Сергеевичу.

– Юрий Сергеевич, – сказал он, – что это? Как вы могли?

– Молчи, Саша.

– Нет, я не замолчу! – Они украли моего сына. Они убьют его, если Нестеренко не арестуют.

– Кто они?

– Кто-кто? Или не знаешь, кто? Или не знаешь, кто к тебе приходил? Кого твой Валерий катал с ветерком в морозилке?

– Но вы же им не платите, – сказал Шакуров.

– У вас же зять в КГБ.

– Нету больше КГБ! Реорганизовали! Ты что, этого не знал?

– Знал и очень рад.

– Ну и дурак, что рад! Это нас с тобой касается, а не диссидентов! Понимаешь, в стране была организация, которая знала все про организованную преступность! И теперь ее нету! Ее три раза реорганизовывали! Ее разгромили! Ты думаешь, что теперь будет? Кому такая реорганизация была выгодна? А?

– Но Нестеренко…

– Ты со мной работаешь или нет?

Шакуров побледнел.

– Если ты со мной работаешь, чтобы я больше от тебя этой фамилии не слышал. Понял?

– Да, – еле слышно сказал Шакуров.

Дверь кабинета раскрылась, и Шакуров, оглянувшись, увидел на пороге невзрачного человека в сером плаще, с лицом вытянутым, как телефонная трубка.

– Следователь Московской прокуратуры Миклошин, – представился тот.

И, повернув голову, стал пристально разглядывать Шакурова.

Глаза Иванцова забегали. Он вдруг ясно сообразил, что, коль скоро Шакуров находился в кабинете в момент передачи денег, его надо было объявлять или жертвой Нестеренко, или его сообщником. Посторонним он быть не мог. При посторонних жену не трахают и денег не вымогают.

– Гражданин Шакуров, – сказал следователь, – подождите в коридоре.

Шакуров молча вышел, за ним в коридор шагнули два опера.

– Я не совсем понимаю, – безжалостно продолжал следователь, – почему вас оказалось двое? Когда вы позвонили, вы ничего не говорили про вторую жертву.

Иванцов вздохнул и объяснил: – Мы должны были фирме Александра Шакурова за произведенные поставки. Вчера днем Александр позвонил нам и умолял выплатить деньги завтра. Как раз за час до этого звонка раздался звонок Нестеренко, я заволновался и отказался. Шакуров чуть не заплакал в трубку. В конце концов он сказал, что у него сейчас просто нет наличных, а они ему нужны позарез. Тут я понял, что Нестеренко вымогает деньги и у него. Я позвонил Нестеренко, и тот сказал, что возьмет у меня и мои деньги, и те, которые я должен Шакурову, и последние будут числиться как взнос Шакурова.

Миклошин молча выслушал эту невразумительную историю. Он уже успокоился.

Призрак пистолетного ствола, стоявший десять минут назад у него перед глазами, словно вдавленный во внутреннюю оболочку роговицы, как-то растаял, и Миклошин сообразил, что ничто, собственно, кроме этого ствола, не свидетельствовало о мафиозной сущности Нестеренко. И хотя ствол – аргумент сильный, это аргумент скорее для нервов, чем для ума. Откуда ствол? Нестеренко афганец? Афганец. Мог он его себе на память привезти? Да оттуда, говорят, не то что стволы вывозили – наркоту мешками везли…

Его успокаивала мысль о том, что Нестеренко все-таки не бандит: не дай Бог менту стать между двумя бандитами, потопчут и даже не заметят.

– Шакуров подтвердит, что Нестеренко и у него вымогал деньги? – с усмешкой спросил Миклошин.

– Наверное.

– Требование было предъявлено внезапно?

– Да. Я позвонил вам через пятнадцать минут.