Тесно мы на Москву завязаны были, с Стариком работали, с Квантришвили, с Антибиотиком. Был такой большой московский авторитет, интересный человек. И как потом интересно получилось – когда Кольку убили в тысяча девятьсот девяносто третьем, сразу брата Старика расстреляли из пулемета, а потом и самому Старику влепили. И Шалик помер за несколько дней до Кольки. Я лично считаю, что Шалика даванули. Это мое мнение, я так считаю, и дальнейшее развитие событий тоже знаю. Что касается Антибиотика московского, то это был величайший ум, уникальный. Вором он не был, но человеком был крупным. Он был козырным человеком. Про Япончика рассказывать не буду, не хочу, да и не имею права об этом говорить. Кстати, что касается деления на якобы воровскую Москву и бандитский Питер, то я с этим не согласен. Правда – она одна, и преступный мир тоже – один. И общак у нас был, и действительно, мы единственные тогда в Питере отправляли деньги в Москву через Жору… Сейчас все кричат, что у них есть общаки, но пусть это останется на их совести. Я лично делал наш общак не для того, чтобы говорили: «Вот, мол, у них общак был!» Просто это было мне необходимо. Мне нужно было каждый день бриться и смотреть самому себе в зеркале в глаза. Вот и все, остальное все цветы. А уходило в Москву от нас от трети до четверти. В общем, по возможности. Людей, которые с зон возвращались, мы подогревали. А с Москвой работали очень плотно. Колька постоянно к Старику ездил. И Антибиотик, между прочим, к нам сюда прилетал, если нужно было, через несколько часов, когда мы ему звонили. Это ведь о чем-то говорит?
Про Кольку много всякой лабуды написали, что он, дескать, жадным был. А Колька жадным не был. Он просто не любил деньги тратить, потому что знал, как тяжело они доставались. Вот писали, что, мол, у Кольки дома чучела в милицейской форме были… Какие чучела? Обычные макивары. По бабам он никогда не ходил, жил с одной халдейкой и воспитывал ее пацаненка. Двенадцать лет он с ней жил, а ребенок ее был ему как сын. Терпел от нее такое… Стирал за нее, та забухает с очередным мужиком, а Колька с пацаненком Мишкой в Дом пионеров ездил. Ну а потом уже, когда пацаненок подрос, все-таки ушел от этой бабы. Она связалась с одним уродом, тот задушил ее, а, уходя из квартиры, пацаненку газ включил… И когда нас уже всех взяли, менты сделали так, что Кольке в хату бросили этого убийцу. То есть хотели прямо зафиксировать на него прямую мокруху. Тот только в камеру вошел, сразу заорал: «Коля, я только Людку убил, а сына твоего не убивал». А Колька ему и отвечает: «Хорошо, за бабу я не могу с тебя спросить, тем более что я с ней развелся, но за Мишку я с тебя спрошу – не сейчас, а когда ты освободишься. Вот тогда мы пойдем с тобой клюкву собирать на болоте, а до той поры ты в педерастах побудешь». И он взял его и засунул мордой в толчок, прямо так вмял в дерьмо зековское. И сразу сделал педерастом. А пятнадцать лет пидером побыть – это нелегко.
Что касается того, что мы сгорели, то мы по большому счету не сгорели, мы просто вовремя не тормознулись. Всегда нужно уметь вовремя остановиться. А мы машину запустили, но не успели набрать такую сумму, чтобы легализоваться и жить спокойно. Чуть-чуть нас опередили…
В те времена был такой Дахья – барыга, так сказать, «корм». Он тогда все время в «Тройке» торчал. Мы его уже разрабатывали, смотрели на него, он нам интересен был. Я тогда у одной балеринки знакомой спросил: «А вот тот дядя, он кто?» Она говорит: «Из комитета». Я сразу Кольке говорю: «Стоп». А то ведь мы уже готовы были, знали, где у этого Дахьи какие налички запрятаны были. Хотели его, так сказать, обезжирить. Мы ж никогда не выхватывали каких-то нормальных людей, только негодяев. Мы, если можно так сказать, были волками каменного леса… Когда всех взяли, я еще долго на воле бегал, концы подбирал. Ну а потом и меня взяли. Пытались нас расколоть на тех ментов, которые с нами работали, а мы никого не отдали. Как сели впятером, так и все. Никто за нами не имел неприятности. Почему меня и уважают до сих пор. Потому что, имея возможность сдать ментов, мы их не сдали.