Бар эскадрильи

После продолжительных звонков голос с трудноуловимым, но характерным акцентом ответил мне, едва я спросил «Жиля», что «малыш» вернется из загорода не раньше двенадцати часов ночи. Причем из-за акцента, может быть итальянского, невозможно было сразу понять, идет ли речь о «малыше» или же о «малышах». Я представился и сообщил, что приду завтра в одиннадцать часов утра. Никаких возражений не последовало, и мне указали адрес. Один или, скажем, двое малышей — были все основания для волнения. Мне было не только любопытно увидеть птичку в гнезде, каким бы оно ни оказалось, но я сгорал от нетерпения. Как давно мы получили «Ангела»? Долго ли он провалялся под стопкой рукописей, как это нередко случалось, на столе у Гевенеша? Не отнесли ли «малыши», или девочка с безумными глазами, рукопись романа в несколько издательств? Если да, то, возможно, меня уже обогнал какой-нибудь конкурент? Не приходилось сомневаться, что первый, кто прочтет или уже прочел «Ангела», предложит — или уже подписал — контракт. Я нервно прикидывал свои шансы. Какой-нибудь коллега мог испугаться рукописи, или его мог смутить сюжет. Ну нет! Стал бы я колебаться, я лично, если бы у меня была абсолютная возможность решать? Я проклинал нашу медлительность и поклялся пересмотреть наши методы работы. «Я упущу этот роман, — сказал я себе мрачно, — но по крайней мере урок будет не напрасным…»

Пусть правильно меня поймут: я не боялся тогда пройти мимо чуда, нет, просто я боялся упустить первую прекрасную книгу автора, отличающегося редкой оригинальностью и смелостью, которые обещали успех уже в силу людского любопытства, даже если дальнейшее развитие событий могло быть каким угодно. Нужно было прежде всего немного дерзости, чтобы опубликозать «Ангела», который в тот вечер так меня взволновал. И уверенности, что эта дерзость является составной частью моих обязанностей.

Многочисленные комментарии по поводу успеха «Ангела» появились в прессе на десяти или двадцати языках. Всегда одинаковые, за исключением каких-то нюансов. Три темы приводили меня в отчаяние чаще, чем другие: одна выдвигала идею «гениального рекламного хода»; другая давала понять, что коммерческий провал тут был просто немыслим и что я мгновенно испытал «озарение» и почуял успех; а третья меня подозревала в радостном предощущении аромата сильнейшего скандала.

Я пишу сейчас в первый и последний раз, не питая, впрочем, особых иллюзий: в сентябре 1957-го года я думал, что опубликую редкого качества первую книгу, не лишенную двусмысленности, но и не обещающую мне большого тиража. Я не очень боялся разного рода спекуляций. Ничто и никогда не влекло меня к скандальным текстам и ни за что на свете я не хотел сомнительной известности. Что же касается рекламы, то у меня не было денег, чтобы ее оплатить. У нас не было даже времени, чтобы в связи с этим посетовать на нашу бедность: за три недели триумф стал очевидным, и мне не оставалось ничего другого, кроме как «следить», переиздавать, подбадривать распространителя, успокаивать, потом подстегивать его представителей, руководить потоком просьб об интервью, о фотосеансах, потоком приглашений на радио и телевидение.

Могу ли я сейчас выделить в качестве основного тот или иной элемент, из которых сложилось это явление? Думаю, что да, хотя в принципе я не слишком доверяю объяснениям, которые находят по прошествии времени. Мне кажется, что три события, или три эпизода, придали успеху «Ангела» стремительное ускорение. С тех пор это все стало легендой издательского дела: появление Жиля на публике и осознание его красоты, его странности, его стиля. Это первое. Затем — язвительная рецензия, посвященная ему Франсуа Мориаком, благодаря которой продажа романа на следующий же день увеличилась вдесятеро. Наконец, судебная война, развязанная иском против Жиля со стороны ассоциаций Версаля, иском, за которым последовало еще двадцать штук таких же по всей Франции. Как вы помните, в течение нескольких недель книгу было даже «запрещено выставлять в публичных местах». Именно тогда цифры продаж невероятно подскочили, и на улице Лагарпа, сегодня я могу в этом признаться, мы почти сожалели, что официальные инстанции так быстро сдались под натиском насмешек и, особенно, протестов, организованных двадцатью известными писателями. Книга вышла 5 сентября. В ноябре, в тот момент, когда присуждались премии конца года романам, которые все казались мне робкими и надуманными, мы были уверены, что достигнем двухсот тысяч экземпляров. На рождество мы мечтали уже о пятистах тысячах. Мы достигли миллиона в конце весны 1958-го года. Такое во Франции видели только дважды. А главное, мы никогда не надеялись, что эта столь дерзкая книга сможет повторить судьбу спокойного классического романа. «Непристойный роман, псевдолитература, упаднический смрад!» — воскликнул член одного именитого жюри, угрожая уйти в отставку, если коллеги посмеют присудить премию «Ангелу». Этот добродетельный мужчина лишь добавил веса и объема снежному кому.