Бархатные коготки

«Твое письмо хоть и испугало меня, но не очень удивило. Чего-то в этом роде я ожидала с самого дня твоего отъезда. Когда я его впервые прочитала, мне захотелось то ли заплакать, то ли отшвырнуть его подальше. Под конец я его сожгла. Надеюсь, у тебя хватит ума поступить так же с моим письмом.

Ты хочешь, чтобы я за тебя порадовалась. Ты знаешь, Нэнс, я всей душой желаю тебе счастья — больше, чем самой себе. Но знай также: пока ты дружишь с этой женщиной таким неправильным и диковинным образом, я за тебя радоваться не стану. То, что ты мне рассказала, мне не нравится и не понравится никогда. Ты воображаешь, будто счастлива, но на самом деле ты запуталась, и виновата в этом твоя так называемая подруга.

Больше всего мне бы хотелось, чтобы ты никогда с ней не встретилась и не уехала, а жила бы в своем родном Уитстейбле, рядом с теми, кто тебя любит так, как подобает приличным людям.

Позволь в заключение напомнить тебе о том, что тебе, надеюсь, и так понятно. Папа, мама и Дейви ничего о твоих делах не знают и от меня не услышат ни слова — скорее я помру со стыда. Не вздумай ничего им говорить, если не хочешь довершить то, что начала в день твоего отъезда, — то есть разбить им сердце полностью и навсегда.

И прошу, не навязывай мне больше свои постыдные секреты. Подумай лучше о себе, о той дорожке, на которую ты свернула, и спроси себя, правильно ли ты поступаешь.

Элис».

Должно быть, Элис сдержала свое слово и ничего не открыла родителям — их письма ко мне оставались взвешенными, чуть недовольными, но по-прежнему ласковыми. Но теперь они доставляли мне еще меньше удовольствия — в голове постоянно вертелась мысль: «Что бы они написали, если б знали правду? Забыли бы все ласковые слова?» От этого я писала им все реже и короче.

Что касается Элис, после того краткого и горького послания она вовсе перестала мне писать.

Глава 6

В тот год дни и месяцы пролетали стремительно: никогда прежде мы не были так загружены работой. Всю весну и лето мы продолжали совершенствовать наш коронный номер — песню о соверенах и подмигивании, а еще новые песни, новые интермедии, которые приходилось разучивать и шлифовать, знакомство с новыми оркестрами, новые театры, костюмы. Костюмов у нас накопилось такое множество, что мы уже с ними не справлялись и наняли девушку на мою прежнюю должность — приводить их в порядок и помогать нам одеваться перед выступлением.

Мы сделались богаты — по крайней мере, я считала себя богачкой. В зале «Звездный», в Бермондси, Китти начинала с двух фунтов в неделю, но меньшая доля этой суммы, полагавшаяся мне как костюмеру, вполне меня удовлетворяла. Нынче мои доходы выросли в десять, двадцать, тридцать раз, и этим дело не ограничивалось. Эти суммы казались мне невообразимыми; может, это было глупо, но я предпочитала о них не думать, оставляя денежные заботы на откуп Уолтеру. Он, ввиду наших успехов, нашел для прочих артистов других агентов, а сам стал заниматься исключительно нами. Уолтер устраивал для нас контракты, рекламу, хранил наши деньги; он платил Китти, а она, как прежде, выдавала мне ту малость наличности, за которой я к ней обращалась.