Барнеби Радж

Они добрались до таверны одни из первых, но не прошло и получаса, как туда стали приходить беспорядочными группами люди, с которыми они вместе осаждали парламент. Среди них были Саймон Тэппертит и мистер Деннис. Оба, а в особенности мистер Деннис, очень обрадовались Барнеби и горячо похвалили его за проявленную им доблесть.

— Здорово было сделано, черт возьми! — сказал Деннис. Поставив свою дубинку в угол и повесив на нее шляпу, он подсел к их столу. — Даже вспомнить приятно… Этакий удобный случай… и все-таки ничего у нас не вышло! Не знаю, что теперь и делать будем. Народ нынче пошел никудышный… Эй, подайте чего-нибудь выпить и закусить!.. Опротивел мне весь род людской!

— Это почему же? — спросил мистер Тэппертит, погрузивший уже разгоряченное лицо в кружку с пивом емкостью в полгаллона. — Разве плохое сегодня начало?

— А кто мне поручится, что это начало, а не конец? — возразил палач. — Когда тот солдат слетел с седла, Лондон мог бы быть в наших руках. Так нет же — мы стояли и глазели, разинув рты! А потом этот судья… жаль, что ему не всадили по пуле в каждый глаз! И всадили бы, если бы взялись за дело по-моему… Этот судья объявляет: «Ребята, если дадите слово разойтись, я отзову солдат», — и наши начинают кричать «ура», бросают все козыри, что были у них на руках, и удирают, поджав хвосты, как свора трусливых собак. Трусы и есть. Эх! — В тоне палача слышалось глубочайшее отвращение. — Как тут не покраснеть от стыда за людей? Лучше бы я родился быком, ей-богу!

— Бык из вас получился бы, я думаю, такого же ангельского нрава, какой у вас сейчас, — бросил Саймон Тэппертит, величественно удаляясь.

— Напрасно так думаете! — крикнул ему вдогонку палач. — Будь я сейчас быком с человеческим разумом, я бы выпустил кишки всем нашим людишкам, кроме этих двух, — он указал на Хью и Барнеби, — за их сегодняшнее поведение.

Дав такую мрачную оценку людям и событиям, мистер Деннис пробовал искать утешения в пиве и холодной говядине, однако даже их благотворное действие не только не смягчило, но, кажется, еще усилило его недовольство: лицо его сохраняло угрюмое и сердитое выражение.

В другое время обруганная им компания отплатила бы ему столь же крепкими словами, а то и рукоприкладством, но сейчас все были слишком утомлены и подавлены. Большинство с утра ничего не ело, и всех страшно измучила невыносимая жара. Они накричались до того, что были совсем без голоса, и от всех волнений и усталости так обессилели, что еле держались на ногах. Притом они не знали, что делать дальше, опасались последствий своего бунта и понимали, что не только не достигли цели, но несомненно ухудшили положение. Через какой-нибудь час из «Сапога» ушли многие, и бывшие среди них по-настоящему честные и искренние люди давали себе слово никогда больше не связываться с такими товарищами. Иные остались здесь только для того, чтобы подкрепиться, а затем и они ушли домой в таком же подавленном состоянии духа. После этого дня некоторые завсегдатаи «Сапога» стали даже избегать это заведение. Пять-шесть человек, арестованных гвардейцами, молва размножила уже до целой полусотни, и унылая весть об этих арестах окончательно отрезвила уцелевших. Они настолько пали духом и утратили энергию, что к восьми часам в трактире остались только Хью, Деннис и Барнеби, да и те уже крепко спали, сидя за столом, и разбудил их только приход Гашфорда.

— О, господи! Так вот вы где! — сказал секретарь.

— А где же еще нам быть, мистер Гашфорд? — отозвался Деннис.

— О, нигде, нигде, — тон секретаря был преувеличенно мягок. — Улицы кишат синими кокардами, вот я и думал, что вы там, среди них. Очень рад, что вы здесь.

— Так у вас есть для нас поручение, хозяин? — спросил Хью.

— Нет, что вы! Какие я могу давать поручения? Разве вы у меня на службе?

— Мистер Гашфорд, но мы же служим нашему общему делу, не так ли? — возразил Деннис.

— Делу? — повторил секретарь, глядя на него каким-то отсутствующим взглядом. — Дела больше нет. Дело проиграно.

— Проиграно!

— Ну, да! Разве вы не слышали? Петиция отвергнута сто девяносто двумя голосами против шести. Это конец. Не стоило столько хлопотать. Только это меня огорчает да гнев милорда. Всем остальным я вполне доволен.

Говоря это, он достал из кармана перочинный нож и, положив шляпу на колено, стал спарывать с нее синюю кокарду, которой щеголял весь день. При этом он мурлыкал себе под нос псалом, звучавший сегодня особенно часто на Сент-Джордж-Филдс, с кроткой грустью подчеркивая слова.

Оба его союзника переглянулись, затем уставились на него, словно недоумевая, как понимать его поведение. Наконец Хью, которого мистер Деннис всячески поощрял, подмигивая ему и подталкивая локтем, решился прервать молчание и спросил у Гашфорда, почему это он снимает кокарду.

— А потому, — подняв глаза, сказал секретарь, не то сердито, не то шутя, — потому, что носить ее, когда сидишь сложа руки, носить ее, когда спишь или удираешь от опасности, — это просто насмешка. Вот и все, приятель.

— А что же прикажете нам делать? — воскликнул Хью.