Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

«Барон Унгерн полагал, что после происшедшего катаклизма Россию нужно строить заново, воссоздавая ее по частям, — писал офицер унгерновской дивизии. — Но чтобы вновь собрать воедино русский народ, разочарованный в равной мере и в революции, и в Белом неудавшемся контрреволюционном движении, нужно дать некий «символ святой», по слову поэта, то есть нужно имя». Но само имя великого князя Михаила Александровича не являлось для барона Унгерна просто символом, с помощью которого возможно решать чисто политические задачи. Михаил Александрович действительно был для барона Унгерна «законным хозяином земли Русской» и «императором Всероссийским Михаилом II». Имя «государя императора Михаила Александровича» поминалось в войсках Унгерна во всех случаях, предусмотренных воинским уставом, — тому сохранилось множество свидетельств. Представляются также несправедливыми утверждения ряда мемуаристов, говоривших, что якобы Унгерн «не мог не знать, что великого князя Михаила Александровича нет в живых». Различные эмигрантские монархические организации, представители императорского дома в изгнании продолжали собирать сведения о судьбе великого князя вплоть до середины 1922 года. Находившийся на периферии Гражданской войны барон Унгерн не мог иметь никаких официально подтвержденных сведений о гибели великого князк. О том, что Михаила Александровича Унгерн считал оставшимся в живых, свидетельствует такой факт: служба Пасхальной заутрени, проходившая в унгерновской дивизии весной 1921 года, по воспоминаниям очевидца, закончилась «под широкополосное многолетие Самодержцу Всероссийскому, Государю Императору Михаилу Александровичу». В случае, если кто-либо из присутствовавших на самой главной службе православного богослужебного цикла достоверно знал о гибели Михаила Александровича, то возглашение покойному «Многая лета» звучало бы невыразимым кощунством, обесценивавшим смысл всех возносимых молитв.

Некий Голубев (отметим, большой недоброжелатель Унгерна), служивший, по его словам, в Азиатской конной дивизии, отмечал в своих «Воспоминаниях»: «… Сам Унгерн был глубоко уверен в том, что великий князь Михаил Александрович не был убит в Перми, а действительно был увезен верными ему людьми на Восток. Дивизия также свято верила в существование великого князя, определив его местонахождение во Владивостоке, на японском броненосце. Унгерн уверял дивизию, что Михаил Александрович должен был прибыть в Монголию для принятия общего командования в наступлении на СССР…» (В данном случае ошибка мемуариста. СССР еще не существовало в мае 1921 г., когда было принято решение о наступлении в Сибирь. Речь, безусловно, идет о РСФСР. — А. Ж.)

Весна 1921 года ознаменовалась небывалым народным антибольшевицким восстанием в Сибири. Именно к этому времени коммунистическое насилие над населением достигло уровня произвола. Опубликованные ныне документальные свидетельства простых крестьян, казаков, сельских советских работников прямо указывают, что по преступности своих деяний и жестокости поведения коммунисты далеко превзошли все то, что полтора-два года тому назад здесь вершили колчаковские войска. «Неудивительно, — замечает омский историк В. А. Шулдяков, — что многие сибиряки почувствовали себя отчужденными от власти, угнетаемыми ею сверх всякой меры…» Именно коммунисты своими действиями предопределили и спровоцировали восстание, придав ему характер ожесточенной борьбы до конца — на уничтожение — под лозунгом, появившимся в разных очагах движения: «Победа или смерть!» Действительно, сибирское восстание 1921 года — пик участия сибирского казачества в Гражданской войне. «Никогда — ни до, ни после — не было у сибирских казаков такого отчаянного мужества», — указывает сибирский историк. Следует заметить, что поднялись сибирские казаки уже не только против продразверстки, материальных конфискаций, насаждения сельскохозяйственных коммун. Претензии их к новой власти были куда глубже и сильнее. Сибиряки восстали против самой античеловеческой сущности коммунистического режима, характерными чертами которого были подавление всяческого инакомыслия, атеистическое беснование, полное пренебрежение казачьими традициями и обычаями. В. А. Шулдяков справедливо указывает, что сибирская деревня «встала на защиту своих попранных человеческих прав. И один из лозунгов восстания, встречавшийся в разных его очагах, весьма показателен: «Долой коммунистическое рабство!»