Барон Унгерн

На помощь призваны были и сверхъестественные силы. В Урге служили молебны, а какой-то лама, поднявшись на одну из сопок над полем сражения, размахивал шелковым хадаком, кружился в священном танце и творил заклинания, нейтрализуя злых духов и призывая добрых, чтобы с их помощью отвоевать победу.

Торновский руководил обороной центральной сопки, пока не был ранен в ногу — пуля навылет пробила голенную кость. Сменивший его бурят Очиров удерживал позицию до вечера, потом отступил и присоединился к Резухину, оборонявшему другую сопку. Утром следующего дня эту высоту тоже пришлось оставить под непрекращающимися атаками китайцев. Они уже были близки к тому, чтобы вырваться из узкой горловины, где не могли в полной мере использовать свой громадный численный перевес, но тут в тылу у них появился подошедший с севера полк Хоботова. Наступление замедлилось, и как раз в это время подоспел Унгерн.

Прибыв в Ургу 18 марта, он тотчас выехал на автомобиле к месту боев, но из-за снежных заносов добрался туда только через двое суток. Чахары и тибетский дивизион отстали от него на несколько часов. Утром 20 марта китайцы почти одержали победу, а к вечеру того же дня оказались в кольце окружения.

Пленный китайский офицер повез своему начальству предложение Унгерна о капитуляции на следующих условиях: сдать оружие и военное снаряжение, после чего все солдаты и мирные жители с их имуществом будут пропущены на юг и получат продовольствие на дорогу. Ма со своим штабом и старшими офицерами к тому времени успел бежать, пяти- или шеститысячной армией командовал полковник Чжоу[133]

. Он согласился капитулировать. Полученное от него письмо размножили и разослали на другие позиции; вечером Унгерн, горя нетерпением (выдержка вообще не входила в число его достоинств), лично, в полном одиночестве, отправился на переговоры во вражеский лагерь. По пути в него стреляли, но не попали, он благополучно добрался до Чжоу и вернулся в прекрасном настроении. Его китайского языка хватило на то, чтобы обговорить порядок капитуляции. Уже стемнело, поэтому сдачу оружия отложили до утра.

Среди ночи Князева, состоявшего в эти дни при Унгерне, разбудил сигнал тревоги. Поначалу «все недоумевали, почему так лихо заливается труба, так как вокруг царила мертвая тишина». Наконец стало известно, что чахары, выставленные в охранение, заснули, и ночью гамины убежали. Сам Чжоу и еще около тысячи человек предпочли «не испытывать судьбу», но остальные под прикрытием темноты покинули лагерь.

В погоню были высланы полк Хоботова и оренбургско-забайкальская сотня ротмистра Неймана. «Догнать! — напутствовал Унгерн ее командира. — Рубить без пощады всех стриженых!» Таковых он считал сторонниками Сунь Ятсена, то есть революционерами, а тех, кто не обрезал себе косу — монархистами. В его манихейской картине мира добро не только резко отделялось от зла, но и легко распознавалось по внешним признакам.

Днем, приняв у сдавшихся оружие и оставив подводы тем «мирным купцам», кто не тронулся с места, Унгерн поскакал вслед за бежавшими. На расстоянии нескольких верст от лагеря перед Князевым открылась долина, усеянная сотнями мертвых тел. Здесь «крепко поработали» оренбургские и забайкальские казаки, рубя не только солдат, но и беженцев с семьями. Серьезного сопротивления они не оказывали, лишь Неймана застрелил притаившийся у дороги мститель. Это, видимо, озлобило его подчиненных. Князев запомнил: «Прижавшись как-то боком к колесу брошенной у дороги повозки, китаец силится держать свой разрубленный череп. Впечатление от этого зрелища было, вероятно, усилено тем, что его поднятые к голове руки напоминали жест полнейшей безнадежности».

Спустя два месяца тут проезжал Оссендовский по пути из Ван-Хурэ в Ургу. «До сих пор, — вспоминал он, — среди остатков брошенной амуниции валялось около полутора тысяч непогребенных со страшными ранами от сабельных ударов. Монголы старались объехать стороной это поле ужаса и смерти, и здесь было полное раздолье для волков и одичавших собак».

На перевале Долон-Хада беглецы подожгли степь и под прикрытием огня оторвались от погони. Большая часть конницы и мелкие отряды пехоты вернулись в Кяхту. Теперь власти ДВР пропустили их через границу, а затем из Верхнеудинска по железной дороге отправили в Китай. В конце марта набитые ими эшелоны проследовали через Читу в Маньчжурию.

2