Барракуда

– Вы к кому? – спросила женщина, почти невидимая в щель приоткрытой двери.

– К Люсьен Бервилль.

Этер совсем не так представлял себе эту встречу, не эти слова хотел сказать. Свергнутый с облаков восторга, он не знал, как разговаривать с настороженным голосом за дверью.

– А кто ты?

– Этер-Карадок Станнингтон-младший. Я приехал из Калифорнии, – быстро сказал он, испугавшись, что она захлопнет дверь.

– Входи. – Женщина впустила его в прихожую, провела в гостиную и показала на кресло, обитое английским кретоном; сама уселась в другое.

Этер успел заметить белые тюлевые занавески и шелковое платье пастельных тонов, подчеркивающее полную, но стройную фигуру женщины.

– Слушаю тебя, Этер-Карадок. – На него с темно-коричневого лица внимательно смотрели угольно-черные глаза, глаза египетских фресок.

– Я хотел бы поговорить с миссис Люсьен Бервилль.

«Чего ждет эта тупая служанка?» – возмутился он про себя.

– Я тебя слушаю! – В улыбке блеснули роскошные белые зубы.

Этер тупо уставился на нее.

Он – сын черной женщины, он цветной! Это был такой удар, что Этер потерял дар речи. Одно дело протестовать против дискриминации негров, но совсем другое – вдруг оказаться одним из них!

Этер не питал предубеждений против людей с другим цветом кожи, он искренне возмущался расизмом, но теперь много бы дал, чтобы его матерью оказалась белая женщина. Он пожалел, что искал ее, устыдился этого перед самим собой и почувствовал острую неприязнь к отцу.

Если тот признал сына-мулата, то почему скрывал от ребенка его происхождение? Это из-за отца он оказался не готов к этой встрече, воспитанный белым господином…

Тут он вспомнил Гранни и все ее народы с пограничья ее прежней страны, о которой она рассказывала. Теперь он словно звал на помощь всех ячвингов, поляков, татар, русинов и евреев, от которых вел свой род, чтобы они помогли ему не запятнать себя отвращением к собственной матери только потому, что она небелая.

Этер чувствовал на себе внимательный взгляд, но не мог поднять на нее глаз. Рассматривая свои руки, он пытался отыскать на них следы негроидности, ведь они должны быть! Особенно у ногтевых лунок: они выдают даже самого светлого мулата.

– Ты моя мать, Люсьен, – выговорил он наконец. Он не смог сказать ей «мама» и презирал себя за это.

Теперь она онемела.

– Так записано в моей метрике. – Этер достал выписку, которую выдал ему компьютер. – Вот, прочти.

– А… Я поняла. Ты родился в клинике доктора Орлано Хэррокса, где я когда-то работала, к тому же совпадение фамилий… – Она пробежала глазами листок бумаги и вздохнула с облегчением, как показалось Этеру. – Я была медсестрой в «Континентале», и меня действительно зовут Люсьен Бервилль, но я не твоя мать, Этер.

– Я тебе не верю!

Противоречивые чувства обернулись любовью к черной матери. Он уже не хотел никакой другой. Этер чувствовал, что он не только нашел ее, но еще и отчасти создал.

– Послушай, Этер, зачем мне отказываться от собственного ребенка?

– Из страха перед моим отцом.

– Черные матери бесстрашны, Этер. Столетия выработали в них отвагу.

– Мой отец – человек беспринципный (впервые он отрицательно отозвался об отце перед кем-то посторонним). – Он способен сломить дух кого угодно.

– Посмотри на себя в зеркало, Этер. Ты не мулат. Это же сразу видно, хотя у тебя темные волосы и смуглая кожа.

– А почему ты ушла из «Континенталя»? – тихо спросил юноша.

Лишь сейчас до него дошло, что компьютер выдал ему адрес этой женщины только потому, что он указал в качестве дополнительных сведений название клиники «Континенталь», где она когда-то работала.

Он терзался разочарованием, обидой и стыдом за свое малодушную радость, что это все-таки не она. И вместе с тем росла обида на отца за свои вынужденные поиски.

– Я была медсестрой ночной смены. Черные работают в «Koнтинeнтaлe, только по ночам. Через несколько лет пришлось сменить ритм – здоровье не позволяло.

– Ты не помнишь мою мать?

– Я не работала в родильном отделении.

– Ты можешь назвать мне кого-нибудь из тех, кто там в то время работал?

– Нет. Но ты поговори с доктором Хэрроксом.

* * *

Доктор Орлано Хэррокс, высокий, худой человек лет шестидесяти, выглядел моложаво и держался доброжелательно. Он любезно принял молодого гостя, но у Этера сложилось впечатление, что доктора уже предупредили, с чем явится посетитель.

Из бронированного сейфа, вделанного в стену кабинета по виду отнюдь не врачебного (ковры, антикварные безделушки, картины), доктор Хэррокс достал толстую книгу, разложил ее на столе и открыл на соответствующей странице.

– Вот первая запись о твоем рождении. Тебе прочесть? – Доктор нежно поглаживал лист, заполненный каллиграфическим почерком.

– Лучше я сам. – Этер пододвинул к себе хронику клиники и мысленно с пятого на десятое перевел латинский текст на английский. Содержание записи, кроме веса новорожденного, ни в чем не расходилось с содержанием метрики.

– Вы не помните мою мать?

Этер тут же пожалел о своем вопросе. Он уже понимал, что просто теряет время. Здесь он ничего не узнает. С тем же успехом он мог разговаривать с отцом.