Барселона и Монсеррат

Мысль о создании храма Отпущения грехов исходила вовсе не от духовенства. Как ни странно, первым ее высказал барселонский лавочник Хосе Мария Бокабелья, совершивший паломничество в Ватикан. Задержавшись в сердце католицизма, он был очарован формами древней базилики в Лорето и пожелал воспроизвести такую же в родном городе. Проект на средства созданной им ассоциации святого Хосе был заказан Франциско Вильяру – преподавателю, а впоследствии директору Провинциальной школы архитектуры, которую к тому времени еще не успел закончить Антонио Гауди. После безуспешных попыток приобрести хотя бы небольшой участок в центре Барселоны сеньор Бокабелья купил целый квартал в Эсанче, таким образом заняв внушительную часть района перспективного развития города. Это место издавна именовалось Эль Арка, по названию некогда стоявшего здесь иберийского дольмена. Так же в религиозной традиции обозначался Ноев ковчег, чем, несомненно, воспользовался Гауди, решивший сделать храм «вместилищем христианской веры».

Декор фасада Саграда Фамилия

Согласно замыслу Вильяра, собору надлежало стать архитектурным воплощением Нового Завета, чему как нельзя лучше способствовал готический стиль с его стремлением ввысь, обилием скульптуры, деревянной резьбы и красотой многоцветных витражей. Однако при всей живости скульптурного и живописного декора, готика довольно абстрактна: выражая тяготение ко всему небесному, лучшему, чистому, она не искала средств изображения этих понятий. Возглавив строительство собора, Гауди взял на себя, казалось, неразрешимую задачу – совместить выражение религиозных чувств с радостным зрелищем, своеобразным архитектурно-скульптурным «театром жизни». Принимая заказ, мастер самоуверенно заявил, что собор будет освящен через десять лет, выгодно сравнив свое творение с храмами Средневековья, которые, как известно, строились веками. Он руководил строительством первые 43 года, с привычной тщательностью вычерчивая детали, сооружая макеты, и все эти годы жил буквально на стройплощадке, занимая тесную, заваленную чертежами каморку, где единственной полноценной мебелью являлся письменный стол. Ему не требовалось заработной платы, ведь, по его собственным словам, жизненную энергию давал собор, долгое время существовавший лишь в воображении.

Отделка потолка в соборе Саграда Фамилия

Гауди очень плохо видел, но очки не носил, заявляя: «Греки очков не носили…». Однако в отношении архитектуры классика его не привлекала, ведь античная красота не мыслилась без прямых линий, которых зодчий всячески избегал. Казалось, он существовал в мире кривых поверхностей, считая идеальной форму куриного яйца, которой руководствовался при конструировании арок. Столь же совершенной представлялась прочность этого предмета, в подтверждение чего зодчий всегда носил в карманах сырые яйца. Гауди сумел извлечь из природной среды и ввести в мир архитектуры формы, оставившие равнодушными целые поколения зодчих. Например, гиперболические параболоиды, гиперболоиды и геликоиды – фигуры, образование которых гораздо проще их наименований. В построении сложного комплекса он пользовался простым числительным отношением: 1/2, 1/3, 1/4, 1/5… Действительно, в ином случае было бы невозможно удержать изобилие разнообразных форм в рамках единой композиции.

Интерьер Саграда Фамилия

Из 18 задуманных башен Саграда Фамилия 12 посвящались апостолам, причем, главная из них, увенчанная крестом, символизировала искупительную жертву Христа, которого автор хотел изобразить в виде 170-метровой статуи над центральной башней. Внутреннее пространство напоминало сад: смыкающиеся кроны колонны (стволы платанов) образовывали купол, сквозь который виднелось настоящее небо. Здание проектировалось так, чтобы колокола звучали как орган, а ветер, проникая через отверстия в башнях, пел подобно хору. Проектом предусматривались установка гигантского музыкального инструмента и сидячие места для 30 тысяч слушателей.

На фасаде Рождества природный принцип выразился в колокольнях-гиперболоидах, прикрытых естественным декором в виде пластических картин с изображением растений и животных. В статуях богов и святых современники мастера могли заметить знакомые черты, узнав, например, в младенце Иисусе внука рабочего, в Иуде – сторожа, явно увлекавшегося вином, в Понтии Пилате – толстого пастуха. В качестве модели царя Давида выступил красавец-штукатур, ослика для позирования одолжил местный старьевщик. Гипсовые отливки для сцены избиения младенцев снимались в анатомическом театре с мертворожденных детей. Перед окончательной установкой каждую скульптуру поднимали и опускали десятки раз.