Башня

Он зачем-то подмигнул мальчику, сам не знал зачем – наверное, ему казалось, что в глазах этого пацана он выглядит авторитетно; по крайней мере, в Серпухове он бы обязательно выглядел авторитетно – проверил давление, подкачал. Затем обошел машину кругом и проверил остальные колеса. Ему пришлось подкачать все. После этого он положил насос и инструменты в багажник и хлопнул крышкой.

– Вот и все. Готово.

– Спасибо, – женщина устало улыбнулась и села за руль. Она повернула ключ в замке зажигания, и двигатель ожил.

– Я… – Он нагнулся над открытым окном водительской двери. Он хотел что-то сказать и не знал что. Ведь так бывает, правда?

Язык у Кстина был подвешен хорошо, обычно он не лез за словом в карман. Более того, он имел шумный успех у серпуховских барышень и считался в родном городе неотразимым кавалером. Ему ничего не стоило пригласить понравившуюся девушку в кафе и выложить там какую-нибудь немыслимую сумму – рублей пятьсот, например. А то и семьсот.

Но эта женщина, такая маленькая и хрупкая, высокомерная и холодная, казалась ему неприступной стеной – без единой бреши; может быть, оттого в нем и взыграло чувство противоречия? Может быть. Хотя – он в этом убедился уже через несколько часов – дело было не только в этом. Потому что до сих пор ему ни разу не снились женщины. Они, как правило, спали рядом. А эта?

Она могла, она умела быть домашней и уютной, но не для него. Для кого-то другого.

Но почему не я? Чем я хуже?

На него она смотрела свысока, хотя доставала ему макушкой ровно до подмышки.

– Я… – он снова замялся, рассматривая руки женщины, лежавшие на руле. Несколько колец с какими-то камушками. Может быть, настоящими, а может, и нет; Кстин в этом не разбирался. Все его познания в области драгоценных камней сводились к тому, что алмаз может резать стекло, но ведь не будешь просить ее резать стекло? Он заметил главное – обручального не было, и это придало ему уверенности. Он хотел сказать: «Давайте встретимся сегодня вечером, и…» Он уже мысленно говорил начало этой фразы, но пока не знал, как ее закончить. В самом деле, как? «Сходим в кино?» «Посидим в кафе, а лучше – в ведомственной столовой, потому что денег у меня – в обрез, а талончики – есть»?

– Да? – она выжидающе смотрела на него, но он понял, что она ждет не его слов, а когда же он наконец уберется.

– Я хотел спросить, как проехать к Останкинской башне? – сконфуженно пробормотал Кстин.

Мальчик – «кажется, она назвала его Валерой?» – оживился, но женщина не дала ему произнести ни слова.

Она снисходительно улыбнулась.

– О, это просто! Вам надо развернуться и доехать до ближайшего перекрестка. Там стационарный пост ГИБДД, спросите у инспектора, он объяснит.

– Спасибо вам большое, – Кстин поймал себя на мысли, что он даже поклонился. Должно быть, это выглядело смешно.

– Это вам спасибо, – ответила женщина и отвернулась, давая понять, что разговор закончен. Она включила передачу, и машина тронулась.

Кстин озадаченно почесал в голове и побрел к мотоциклу. Рациональная часть его сознания твердила: «Ну что ты делаешь, идиот? Что ты бросаешься на первую встречную москвичку, как зверь? Что в ней особенного? Что?! Попробуй-ка объяснить? Чем она тебе так понравилась?»

Ответов не было. По крайней мере, рациональных ответов.

Он мог бы возразить, что у нее прекрасный носик и восхитительная прядь золотистых волос, заправленная за нежное, розовое ушко…

Он мог бы сказать, что всю жизнь мечтал о такой женщине и что однажды уже испытывал подобное чувство – в цирке, когда ему было семь или восемь лет. Отец повез его в Москву, в цирк, и к концу первого отделения Кстин понял, что безнадежно и навсегда влюбился в гимнастку с обручами.

У нее было гибкое послушное тело и колготки в крупную сетку; лицо, ярко накрашенное какими-то блестками, чтобы их было видно с задних рядов, и волосы, туго стянутые на затылке. Маленькому Кстину она казалась невыразимо прекрасной. Он понял, что любит ее. Точнее – хочет всегда ее защищать, неважно от кого и от чего, просто защищать, чтобы она чувствовала себя с ним уверенно и спокойно. Конечно, в столь нежном возрасте сексуальное влечение еще не знает способов своей естественной реализации…

И долго еще потом, ворочаясь по ночам в своей кровати без сна, Кстин представлял, как она выходит на манеж, начинает номер, и вдруг… Узкое трико рвется, и она остается совсем обнаженной. Все смеются, свистят, хохочут, а она почему-то не уходит, наверное, потому, что ее не пускает шпрехшталмейстер, требует отработать номер до конца. Она, смущенная, приседает на корточки, скрывая свою наготу, и не может подняться.

И тогда из первого ряда встает ОН. На нем – черная атласная накидка (он видел такую у иллюзиониста); он снимает накидку, накрывает гимнастку и уводит ее за кулисы. Она шепчет слова благодарности, а он сохраняет мужественное молчание и крепко обнимает ее дрожащие плечи.