Башня - два

— Грубый ты, Мрак, — ответил он невесело. — В людей не веришь. Как можно? Человек — это звучит гордо. Уже любой человек, а не только с такими мускулами, как у тебя. Даже гомосеки теперь люди, а не ублюдки. Вот до чего нашими стараниями дошла терпимость в обществе!

Мрак отмахнулся:

— Бог свое отношение к гомосекам высказал, когда замочил Содом и Гоморру. Он в праведном гневе не обратил внимания на десяток праведников и ребенков с их слезинками! Это, кстати, тебе еще и к тому, что слезинка невинного ребенка не того… На фиг, сказал Господь Бог… я за такие его слова счас за него выпью!.. на фиг мне эти невинные слезливые ребенки и невинные… ха-ха!.. женщины. Мне надо замочить несколько тысяч гомосеков, дабы зараза не расползалась. И что же? Взял и замочил. Точнее, сжег! Теракт Господа Бога подействовал: притихли на пару тысяч лет. Сейчас бы этого Бога растормошить! На планете две трети гомосеков сразу бы нормальными стали.

И хотя Мрак выдал ему почти то же самое, что он когда-то в злобе высказал избитой и испоганенной Юлии, сейчас что-то в душе протестовало против такой упрощенности.

— Мрак, — возразил он, морщась. — Не все же гомосеки от испорченности! У некоторых это сдвиг в мозгу. На генном уровне. Таких около сотой процента от общей массы мужского населения…

Мрак прогудел:

— Господь Бог не входил в мелочи: лес рубят — щепки летят! И мы не должны вычислять соотношение врожденных гомосеков и от испорченности. Зато если их вешать, то общий процент резко упадет до той сотой доли процента, что и будет рождаться каждое поколение. И что ж, пусть, супротив природы не попрешь! Но если будут знать, что их за эти дела повесят, то будут таиться и писать симфонии, а нестойкие души не попадут на гомосекство от испорченности. Проживут долгую и счастливую жизнь, рожая детей и населяя землю, не подозревая о своей склонности к гомосекству. Вообще-то в любом саду появляется дерево-пустоцвет. Одно-два еще можно потерпеть — зато как цветет, сочиняет музыку, боремоисействует! — но если пустоцветы начинают теснить плодоносящие деревья, это уже грозит гибелью всего сада. Так что, Олег, надо рубить, не обращая внимания на чугунные слезинки.

Олег прошептал:

— Рубить… Страшное слово! Рубить, предварительно не отмерив семь… да что там семь, сто раз? Нет, никогда…

— Never say never, — пробормотал Мрак саркастически. Наткнулся на непонимающий взгляд, перевел: — Ну, зарекалась свинья говно исты…

— Мрак, ты о чем?

— Да это так, вспомнились почему-то твои похождения на Украине. Эх, Олег… Как только начинается эта велеречивая и многозначительная тягомотина: А кто будет решать, А по каким критериям определять, меня тянет поблевать, хотя это смертный грех, когда здесь такое пиво… Тебе прямо с пивзавода по особому рецепту? Хорошо, гад, устраиваешься, а еще мыслитель!.. Ясно же, когда корабль с сотней детей тонет, а лодка только на пятьдесят, то некогда устраивать дискуссии на тему А кто будет определять, каких детей взять, а каких оставить или А по каким критериям отбирать. Надо просто хватать тех, кто ближе, бросать в лодку и отчаливать, беря на себя тяжелый груз ответственности и не страшась выступить перед подонками-юристами, которые до конца дней будут таскать по судам, выясняя, чем руководствовался, что взял этих, а не тех. Что, не ндравится? Гораздо красивше остаться на тонущем корабле и пускать сопли о безнравственности выбора, о необходимости абсолютно точных критериев… Такой разглагольствующий бездельник и трус всегда выглядит интеллигентнее, умнее и нравственнее того, кто что-то в самом деле делает. Языками это племя работать умеет! Аргументов на стороне нет всегда больше, чем на за. К тому есть целый сноп причин, да это и очевидно. Так что, Олег, я — пас. Или мы спускаем лодку, или же копайся в своих мерехлюндиях сам.

Олег вздохнул:

— Да я и сам понимаю… Ты того, вон еще ящик пива в шкафу. Поставь вместо этого, пусть охлаждается.

— Думаешь, наши женщины сразу накинутся на пиво? — усомнился Мрак.

— Я предусмотрительный, — ответил Олег уклончиво. — Помнишь, Мрак, когда нам было лет по семь от роду… ну, тебе было больше, но не важно — в то время каждый день тянулся как год! Столько всего нового, столько непонятного! Как сейчас помню: везде побегал, все узнал, все увидел, голова ломится от массы удивительных новостей, а солнце только-только поднимается к верхушкам деревьев! А потом, когда нам стало по двадцать, дни пошли так, как и должны были идти… Зато когда нам стукнуло всего по шестьдесят-семьдесят, дни уже помчались, как будто козы к водопою… Я еще думал, не потому ли, что наши мозги воспринимают только нечто новое, что отличается от уже запомненного? И по ним меряют день?

Мрак хмуро кивнул:

— Верно. Я, к примеру, не мог вспомнить годы, а вспоминал эпохи. Киммеров, тотлегов, скифов, сколотов, эллинов, парфян, ассирийцев… Бывало, пошлю к ручью женщину постирать рубашку, а вместо нее возвращается другая! Оказывается, уже прошло лет сто. И не замечаешь, что возле тебя меняются их мордочки.

— А как сейчас? — спросил Олег настойчиво.

Мрак отвел взор: