Башня над Камой

— «Закусывать надо», — обиделся отец. — У кого что болит, тот про то и говорит. Мы на корабле вообще не пьём. Да и на суше не балуемся.

Тяжёлые замасленные руки отца лежали на руках Гали, и она слышала, как в нём стучит сердце, так же часто, как у неё самой.

Ей стало жалко отца, и, жалеючи, она попросила:

— Ты не расстраивайся.

— Разве я расстроился?

— Есть маленько.

— Почему?

— У тебя сердце сильно стучит.

— Слышно?

— Слышно.

— Услышала! Чуткая…

Он рассмеялся, поцеловал дочь в темечко и похвалил:

— Какие у тебя волосы хорошие! Как шёлк.

— Я их дождевой водой с ромашкой мою.

— Мне бы хоть раз вымыла.

— Вымою.

— А я не я буду, если из тебя моряка не сделаю! Корабль, как по струнке, поведёшь. Дно с закрытыми глазами будешь чуять. До одного фута под килем!

— Что ты?..

— Не сразу, конечно. Со временем. Мой помощник со шкипером в город уехали. Вот нам с тобой и приходится за них отдуваться. — И велел отец-капитан: — Доченька, сходи узнай, как там настроение у пассажиров. Шибко они перепугались или нет? Заодно и овец проведай. Присмотри за ними. Давай уж моряцкую лямку тяни до конца.

— Буду.

Галя вышла на палубу, где в окружении женщин бабушка Матрёна держала на коленях мальчика лет шести и приговаривала:

— Ласкун какой! Зубы у меня проверят. У меня своих четыре зуба. Эти — железны.

— Они лучше-ее, — тянул малыш. — Они блестят.

— Чем они лучше-то? — спрашивала бабушка Матрёна. — Не болят только что. А так в грозу боюсь: какую-нибудь молнию да притянут. Прямо в рот залетит.

Женщины смеялись, а малыш, радуясь такой бабушке-говорунье, трогал её за уши и за волосы.

— Ласкун какой! За волосы меня дёргат, — докладывала обществу бабушка Матрёна. — Не верит, что у меня свои волосы. Думает: парик. Я говорю: «Дёрни сильней! Ну, подёргай за концы! Только не с корнями…» Дёргат.

Все смеялись, а бабушка Матрёна воодушевлялась:

— Я такого-то внучка взяла бы! Ох, я бы тебя и любила-аа! А я слыхала: в Челнах родная бабушка отказалась водиться…

Женщины ахали, осудительно качали головами.

А бабушка Матрёна рассказывала:

— У меня крыса жила. Микки звать. Так-то она ничего. Но везде лазит. По постели. По столу. Я подумала: «Надо бы её кому-нибудь отдать». Вышла на улицу и спрашиваю:

«Ребятишки! Вам надо крысу?»

«Ой, баушка, как ещё надо-то!»

«Вот берите. Она ничего худого не сделает. Но шустрая! Лазит везде».

«А имя-то у неё есть?»

«Имя есть: Микки звать».

Радости-то сколько было у ребятишек! Нынче я её проведала. Она загордилася: меня не признаёт.

Женщина с бирюзовыми серьгами спросила:

— Это, наверное, морская свинка была?

— Она, — согласилась бабушка Матрёна. — Мне её в Челнах дали по знакомству. Говорят: «Свинка морская». Я смотрю: на свинку вроде не походит. Только что белая.

С воды потянуло сыростью, и бабушка Матрёна наказала малышу:

— Шапку удевай!

Сама натянула на голову малыша пуховую шапочку с длинными ушками и пропела:

— Ласкун какой! В шапке-то ты как заинька. Только что уши опущены. Дак, он, поди, тоже их опускает, когда холодно. Заинька-то!

В сторонке Галя послушала разговоры, поулыбалась и, никем не замеченная перешла на баржу, что пеньковым тросом была привязана к кнехтам катера.

Баржа выглядела островом из железа с ямой посредине. На дне ямы грудилось стадо овец. Они поглядывали наверх, где белело небо и по краю пропасти, громыхая железом, ходила Галя. В глазах животных не было ни горя, ни радости, одно ожидание: «Что-то будет?»

Девочка попыталась запомнить их, но животные походили друг на друга, не запоминались, кроме барана с закрученными в кольца рогами, который сказал ей с вызовом: «Ме-ее!»

В душе Галя старалась вызвать жалость к пленницам, но из железной ямы пахло аммиаком, и девочка отошла на корму и села в копну прошлогоднего сена.

Низко над Камой между тучами прорезалась заря. Тонкой восточной стрелой она насквозь прожигала небо и, раскаляясь добела и остывая докрасна, туманясь, летела дальше на запад. Этот резкий скифский закат тревогой отозвался в душе девочки. Она зарылась в сено и уловила в нём запахи дикой рябинки, таволги и василька.

— Васильки ещё пахнут, — удивилась она. — Зиму пролежали в сене. Мы с мамой ходили по васильки…

Припоминания себя маленькой смежали ей веки, и девочка крепко заснула.

Глава третья. Ау!

Ближе к полуночи ей приснился кот Веденей. Он попросил разрешения курить. Так и сказал: «Курить можно?»

Галя не очень удивилась, почему он свободно говорит по-русски. Только напомнила:

«Ты же не куришь».

Кот Веденей пожал плечами, закурил сигару, похвалил её:

«Гаванская».

И с укором выговорил:

«Где ваше достоинство?»

«Чего?..»

«Вас оскорбляют. На вас клевещут. Вам кричат несусветную ложь: «Капитан «Ориона»! Закусывать надо!» Вы же в рот не берёте спиртного!»

«Нет, конечно», — подтвердила Галя.

«Тогда почему снесли оскорбление?»

Девочка пробормотала виновато:

«Что надо было делать?»