Башня. Новый Ковчег 4

Сашка кивнул. Сообщение он, конечно же, слышал, и фамилия нового верховного правителя, Ставицкого-Андреева, его не удивила. Он быстро сложил два и два, вспомнив скудную информацию их архивных изысканий, которую сам принёс Савельеву и Литвинову, догадался, что те двое тоже верно вычислили своего противника, но, увы, не успели, и теперь скорее всего заперты внизу, а, возможно, даже убиты. Думать про самое плохое Сашке не хотелось, потому что мысли сразу соскальзывали на Катю, перед глазами вставало её сердитое покрасневшее лицо, в ушах звучал дробный стук каблучков, когда она уходила от него, и он не понимал, кто же из них двоих теперь прав: он в своей осторожности или она, не желающая и не умеющая отступать.

— Тогда ты уже знаешь, что мой отец… он остался в этом новом правительстве, — Стёпкино лицо было бледным, а глаза лихорадочно блестели. — Понимаешь, что это значит? Там же сказали, что взяли всех, кто был замечен в связях с Савельевым. Всех заговорщиков. Величко этого… А отец, он же тоже был в больнице. Но его не задержали. Его даже министром назначили.

— Ты с ним говорил, со своим отцом? — тихо спросил Сашка.

— Говорил. Он сказал… чёрт, Саш, я вообще мало что понял, если честно. Какие-то Платовы, Ставицкие, Андреевы, кастовая система. Элита…

И Стёпка принялся торопливо рассказывать.

— …а у отца мать была Платовой. Это какая-то крутая фамилия. И поэтому его и оставили министром. Это он так сказал, только, — Стёпка замолчал. — Только понимаешь, дело ещё в другом.

Сашка понимал, куда клонит Стёпка. Точнее, вывод напрашивался сам собой, и, вероятнее всего, именно такой вывод Степан и сделал.

— Ты считаешь, что твой отец предал Савельева, — Сашка задумчиво потёр переносицу. — Конечно, на первый взгляд всё так и выглядит.

— Вот видишь!

— Погоди. Это на первый взгляд, но я… лично я бы не торопился с выводами, — Сашка внимательно посмотрел на приятеля. — Стёп, понимаешь, иногда поступки выглядят мерзко, но если знать мотивы, которые двигали…

— А какие тут могут быть мотивы? Кресло министра и собственная безопасность. Вот и все мотивы. Что тут ещё может быть? — зло ответил Стёпка. — И вообще…

Васнецов начал говорить и тут же осёкся. Что-то там было ещё, за этим «вообще», чего, наверно, ему, Сашке, знать было не положено, и Сашка решил не настаивать, но Степан, судорожно и зло сглотнув, всё же продолжил. Он говорил, не поворачивая к Сашке головы, глядя перед собой прямо в стену, до которой при желании можно было дотянуться рукой. Говорил быстро, скомкано, стараясь спрятать за словами боль, обиду и растерянность, но они всё равно прорывались, и Стёпка каждый раз зло вспыхивал и с видимым усилием гасил в себе поднимающиеся злость и раздражение.

— Отец прямо сказал, что ему пришлось поступиться своими принципами, потому что ему поставили условия. Этот новый правитель Ставицкий или Андреев, чёрт, я так и не понял, какая у него на самом деле фамилия, и почему так.

— Ставицкий, если верить метрике, и Андреев по факту рождения, — машинально сказал Сашка и тут же поймал удивлённый Стёпкин взгляд. — Я тебе всё расскажу, ты продолжай про отца лучше. Извини, что я перебил.

— Ну а что продолжать? Этот Ставицкий поставил отцу условия, что если он не согласится, то ему придётся развестись с мамой, потому что у них нет общих детей. Вот родили бы они общего ребёнка, тогда бы… а я…

Стёпка обхватил голову руками, запустил пальцы в густую шевелюру, нервно сжал и замолчал, закусив губу, и… прежний самоуверенный красавец Васнецов, которому Сашка всегда немного завидовал, исчез. Пропала некая нарочитость, подчёркнутая наигранность, лакированность, которая проскальзывала даже, когда они ночевали в вонючем обезьяннике, и теперь рядом с Сашкой сидел семнадцатилетний пацан, растерянный и не знающий, как себя вести. А до Сашки внезапно дошло: вот оно — то, что выбило почву из-под Стёпкиных ног. Всё остальное, возможное предательство Мельникова, отца Стёпки, его новое назначение — все это было вторичным, а вот это, застрявшее так и невысказанными словами — главным.

Вряд ли Сашка мог сказать, что он понимает до конца Стёпкины чувства — ведь для этого нужно было быть приёмным, а Сашка, как ни крути, был родным ребёнком — но боль приятеля и его обиду он почувствовал остро и явственно и, почувствовав, неожиданно положил руку Стёпке на плечо и ободряюще сжал. И этот невольный жест единения оказался нужен им обоим — он наконец-то скрепил то, что зародилось в грязной каморке на тридцать четвёртом этаже, когда они сидели на коленях перед умирающим Шороховым, разрывая на узкие полосы свои майки и рубашки, делая то, чего от них никто не просил, и то, что так настойчиво требовали их сердца.

— Вот видишь, — мягко проговорил Сашка. — Это многое объясняет.

— Ничего это не объясняет, — Стёпка упрямо склонил голову. — Видеть его не могу. И жить с ним не хочу и не буду. Он там принципами своими поступается, а эти Нику заперли. Чёрт!

Стёпка вскочил, повернул к Сашке своё горящее лицо.

— Саш, они же Нику заперли. Ну этот, Ставицкий.

— Нику? Где заперли?