Бастард де Молеон

— Все просто. Если мы с вами толком не знаем, что думать во этому поводу, то, как вы понимаете, мои бретонцы и ваши кастильцы сами в этом не разберутся, а жители других провинций Испании, которые знают гораздо меньше ваших кастильцев и моих бретонцев, никогда не поймут, что им надо кричать: «Да здравствует король Энрике!» или «Да здравствует король дон Педро!»

Энрике слушал, хотя пока и не улавливал, куда клонит коннетабль. Тем не менее он, поскольку это рассуждение показалось ему очень убедительным, в знак одобрения кивнул головой.

— И что из этого следует? — помолчав, спросил он.

— Следует то, — ответил Дюгеклен, — что два короля создают неразбериху и для начала нам надо свергнуть одного из них.

— Но мне кажется, господин коннетабль, что ради этого мы и воюем, — пояснил Энрике.

— Вы правы! Пока мы не одержали победы ни в одном из тех решающих сражений, в итоге которых король навсегда теряет трон, а до этого дня, что решит судьбу Кастилии и вашу судьбу, вы сами не можете сказать, король вы или нет.

— Это неважно! Я хочу быть королем.

— Ну и станьте им!

— Но позвольте, дорогой мой коннетабль, разве, пусть только для вас одного, я не являюсь истинным королем?

— Этого мало, необходимо, чтобы вы стали королем для всех.

— Именно это и представляется мне невозможным без победы в битве, признания меня армией или взятия большого города.

— Так вот, ваша милость, я уже подумал об этом.

— Вы?

— Да, я. Уж не считаете ли вы, что если я способен только сражаться, то не могу мыслить. Не заблуждайтесь. Я не только сражаюсь, но иногда и думаю. Вы ведь сказали, что вам необходимо ждать победы в сражении, признания армией или взятия большого города?

— Да, по крайней мере, выполнения одного из этих трех условий.

— Ну что ж, давайте сразу выполним одно из них!

— По-моему, коннетабль, это очень трудно, если не сказать невозможно.

— Почему же, государь?

— Потому что я боюсь.

— А-а! Если боитесь вы, то я никогда ничего не боюсь, ваша милость, — живо возразил коннетабль. — И не делайте ничего: делать буду я.

— Мы упадем с очень большой высоты, коннетабль, с такой, что уже не оправимся.

— Если только мы не рухнем в могилу, ваша милость, то вы, пока с вами будет четверка бретонских рыцарей и доблестный кастильский меч, всегда сможете подняться. Смелее, ваша милость, будьте решительны!

— О, уверяю вас, мессир коннетабль, когда придет время, я не дрогну, — сказал Энрике, глаза которого заблестели, едва перед ним наяву забрезжило осуществление его мечты. — Но пока нет ни битвы, ни армии.

— Верно. Но у вас есть город. Энрике оглянулся вокруг.

— Где, ваша милость, в этой стране возводят на престол королей? — спросил Дюгеклен.

— В Бургосе.

— Отлично! Хотя мои познания в географии не слишком обширны, мне думается, ваша милость, что Бургос совсем рядом.

— Конечно, самое большее в двадцати-двадцати пяти льё.

— Значит, надо взять Бургос.

— Взять Бургос? — удивился Энрике.

— Да, Бургос. Если у вас есть малейшее желание получить этот город, я добуду его вам, и это истинная правда, как и то, что зовут меня Дюгеклен.

— Это сильно укрепленный, столичный город, коннетабль, — с сомнением покачал головой Энрике. — Там помимо дворянства живут крепкие буржуа — христиане, евреи и магометане, которые в спокойные времена враждуют, но сразу становятся друзьями, когда необходимо отстаивать свои привилегии. Одним словом, Бургос — ключ к Кастилии, и те люди, что получали там корону и королевские регалии, превратили город в неприступное святилище.

— На это святилище, если вам будет угодно, ваша милость, мы и пойдем, — спокойно ответил Дюгеклен.

— Друг мой, не позволяйте увлечь себя чувству любви и чрезмерного рвения, — возразил граф. — Давайте взвесим наши силы.

— На коня, ваша милость! — воскликнул Бертран, схватив под уздцы лошадь графа, которая забрела в заросли дрока. — В седло, и вперед, на Бургос!

И по знаку коннетабля бретонский трубач сыграл сигнал к выступлению. Первыми в седлах оказались сонные бретонцы, и от Бертрана, смотревшего на родных бретонцев с заботливостью командира и любовью отца, не ускользнуло, что большинство из них, вместо того чтобы, как обычно, окружить дона Энрике, наоборот, подчеркнуто выстроились рядом с коннетаблем, тем самым признавая лишь его истинным главнокомандующим.

— Час настал, — прошептал коннетабль, склонившись к уху Аженора.

— Какой час? — спросил тот, вздрогнув, словно его внезапно разбудили.

— Настал час, чтобы наши солдаты снова взялись за дело, — ответил Дюгеклен.

— Очень хорошо, коннетабль, — сказал молодой человек, — ведь людям тяжело идти неизвестно куда, сражаться неизвестно за кого.

Бертран улыбнулся; Аженор угадал его мысль, а значит, согласился с ним.

— Вы, надеюсь, не себя имеете в виду? — спросил Бертран. — Сдается мне, я всегда видел вас первым в походах и в боях за честь Франции.

— Вы же знаете, мессир, что я прошу только одного — сражаться и идти вперед, но мы никогда не сможем мчаться так быстро, как мне хотелось бы.

И, произнеся эти слова, Аженор привстал на стременах, как будто хотел заглянуть за горы, высившиеся на горизонте.