Бастард де Молеон

— Итак, вы отправитесь к дону Педро, — продолжал король, — и от моего имени пообещаете ему все, о чем я вам говорил, но за это потребуете, чтобы мавр Мотриль и двенадцать придворных вместе с семьями — на этом пергаменте их имена — стали моими заложниками.

Аженор вздрогнул. Король упомянул о двенадцати придворных с семьями; значит, с Мотрилем, если он окажется при дворе короля Энрике, будет и Аисса.

— Если это условие будет выполнено, — продолжал король, — вы доставите заложников ко мне.

От радости дрожь пробежала по жилам Аженора; дон Энрике это заметил, хотя и истолковал неверно.

— Вам страшно? — спросил он. — Но ничего не бойтесь и

не думайте, что ваша жизнь будет подвергаться опасностям среди этих негодяев. Нет, опасность невелика, я, по крайней мере, так считаю; если вы быстро доберетесь до реки Дуэро, то на другом берегу вас будет ждать эскорт, который защитит вас от любого нападения, а мне обеспечит взятие заложников.

— Государь, вы заблуждаетесь, вовсе не страх заставил меня вздрогнуть, — возразил Молеон.

— Тогда что же? — спросил король.

— Нетерпение от желания начать служить вам: я готов ехать сию минуту.

— Отлично! Вы отважный рыцарь, благородное сердце! — воскликнул король. — Уверяю вас, молодой человек, вы далеко пойдете, если без колебаний пожелаете связать вашу судьбу с моей.

— О, ваша милость, — ответил Молеон, — вы уже наградили меня больше, чем я того заслуживаю.

— Когда вы намерены ехать?

— Немедленно.

— Поезжайте. Вот три бриллианта, которые называют «тремя волшебниками»; евреи оценивают каждый из них в сто тысяч золотых экю, а в Испании полно евреев. И вот еще тысяча флоринов, но для кошелька вашего оруженосца.

— Ваша светлость, вы осыпаете меня дарами, — смутился Молеон.

— Когда вы вернетесь, — продолжал дон Энрике, — я пожалую вас в командиры отряда из ста копьеносцев, которых вооружу на собственный счет, и личным знаменем.

— О, ваша милость, умоляю вас, не говорите больше ни слова.

— Но обещайте мне не рассказывать коннетаблю об условиях, которые я ставлю моему брату.

— О, не беспокойтесь, государь, хотя он будет возражать против этих условий, я, как и вы, не хочу, чтобы он этому противился.

— Благодарю вас, шевалье, — сказал Энрике, — вы не только храбры, но и умны.

«Я влюблен, — пробормотал про себя Молеон, — а любовь, говорят, наделяет нас всеми теми достоинствами, которых у нас нет».

Король отправился назад к Дюгеклену.

Аженор разбудил своего оруженосца, и спустя два часа светлой лунной ночью хозяин и слуга уже ехали рысью по дороге на Сеговию.

XI. КАК ДОН ПЕДРО ТОЖЕ ОБРАТИЛ ВНИМАНИЕ НА НОСИЛКИ И ОБО ВСЕМ, ЧТО ЗА ЭТИМ ПОСЛЕДОВАЛО

Тем временем дон Педро достиг Сеговии, затаив в глубине души горькую боль.

Первые посягательства на его десятилетнее царствование оказались для него более ощутимыми, нежели последующие поражения в битвах и измены друзей. Ему, любителю ночных прогулок — обычно он, закутавшись в плащ, бродил по Севилье под охраной лишь собственного меча, — казалось позором красться по Испании, словно вор; он считал, что король погубит себя, если хоть однажды позволит посягнуть на неприкосновенность своей особы.

Но рядом с ним, подобный древнему демону, что вселял гнев в сердце Ахилла, находился Мотриль — он скакал галопом, если дон Педро спешил, замедлял ход, если король ехал шагом, — этот истинный демон ненависти и бешеных страстей, который беспрестанно терзал душу короля горькими советами, подсовывая ему восхитительно-терпкие плоды мщения; Мотриль, всегда неистощимый на выдумки, когда надо было замыслить какое-либо злодейство или бежать от опасностей; Мотриль, чье неиссякаемое красноречие, черпаемое им из неведомых сокровищниц Востока, рисовало перед беглым королем такую захватывающую картину богатства, всесилия, могущества, о которых дон Педро не мечтал даже в свои самые счастливые дни.

Благодаря Мотрилю, пыльная и долгая дорога сокращалась, свертывалась, словно лента под руками прядильщицы. Человек пустыни, Мотриль умел в жаркий полдень отыскать ледяной источник, прячущийся под дубами или платанами. Когда они проезжали через города, Мотрилю удавалось устроить несколько радостных встреч, несколько проявлений преданности — этих последних отблесков угасающей королевской власти.

— Значит, люди еще любят меня, — говорил король, — или уже перестали бояться, что, наверное, к лучшему.

— Когда вы снова станете настоящим королем, тогда и узнаете, обожают вас или трепещут перед вами, — с еле уловимой иронией возражал Мотриль.

Но Мотриль с радостью обратил внимание на то, что дон Педро, терзаемый страхами и надеждами, охваченный мучительными раздумьями, ни единым словом не обмолвился о Марии Падилье. Находясь рядом с королем, эта обольстительница влияла на него так сильно, что ее власть приписывали волшебству; когда они были в разлуке, казалось, что дон