Бастард де Молеон

У его ног скулил пес.

Аженор, задумчивый и мрачный, держал в руке обрывок ткани, который притащил пес, и с явным нетерпением ждал рассвета.

Мотриль, который долго бродил, пригнувшись к земле, в зарослях олеандра, как будто разыскивая юношу, вернулся с убитым лицом, приговаривая: «Аллах! Аллах!» и пытаясь утешать великого магистра теми пустыми фразами, что лишь усугубляют горе страдающего.

Встало солнце, и первые его лучи озарили Аженора, сидевшего у ног великого магистра. Очевидно, рыцарь нетерпеливо ждал этой минуты, ибо, едва солнечный свет проник в палатку, он подошел к выходу и с глубоким вниманием осмотрел кусок ткани, вырванной из куртки несчастного пажа.

Этот осмотр, вероятно, подтвердил его подозрения, потому что он, горестно покачав головой, сказал:

— Сеньор, все это не только печально, но и очень странно.

— Да, очень печально и очень странно, — согласился дон Фадрике. — За что Провидение послало мне это горе?

— Ваша милость, я думаю, что во всем этом следует винить не Провидение. Взгляните на последнюю реликвию, оставшуюся от друга, которого вы оплакиваете.

— Глаза мои поблекнут от слез, глядя на нее, — сказал дон Фадрике.

— Неужели вы ничего не заметили, сеньор!?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что куртка несчастного Фернана была бела, как облачение ангела. Я хочу сказать, что вода в реке чиста и прозрачна как хрусталь, а кусок этой ткани, взгляните, ваша милость, красноватого цвета. На этой ткани кровь.

— Кровь?

— Да, монсеньер.

— Алан тоже поранил себя, пытаясь спасти того, кого он любил. Вот видите, у него на голове кровавый след.

— Сперва я тоже так считал, ваша милость, но как я ни осматривал пса, ни одной раны у него не нашел. Это не его кровь.

— Но разве сам Фернан не мог разбиться о камень?

— Ваша милость, я нырял в том месте, где он исчез, там глубина больше двадцати футов. Но вот это может навести нас на след. Видите дырку на ткани?

— След от зубов пса.

— Нет, монсеньер! Вот, здесь прекрасно видно, что тут пес вцепился зубами. А вот прорезь, сделанная острым оружием, лезвием кинжала.

— О какая зловещая мысль! — воскликнул дон Фадрике, вскочив с места; он был бледен, волосы у него растрепались, в глазах горела ярость и ужас. — Ты прав! Прав! Фернан был отличный пловец; его конь, выращенный в моих конюшнях, сотни раз пересекал куда более бурные реки, чем эта. Здесь пахнет преступлением, Аженор, преступлением!

— Я не сомневался бы в этом, сеньор, если б знал, в чем дело.

— Верно, ты же ничего не знаешь… Тебе же неизвестно, что, выбравшись на тот берег, Фернан должен был покинуть меня, но не для того, чтобы ехать к королю дону Педро, как я сказал мавру, который этому не поверил, а чтобы выполнить одно мое поручение. Бедный мой друг! Мой такой преданный и такой надежный наперсник, чье сердце было открыто лишь одному мне! Увы! Он погиб ради меня и по моей вине!

— Да будет так, монсеньер, это долг всех нас — умереть за вашу светлость.

— О, кто знает, какие страшные последствия может повлечь за собой эта смерть! — прошептал дон Фадрике, словно отвечая своим мыслям.

— Пусть я не столь близкий ваш друг, как Фернан, — с грустью сказал рыцарь, — но я унаследую ваше доверие к нему, буду служить вам так, как служил он..

— Ты верно говоришь, Аженор! — сказал принц, протягивая ему руку и глядя на него с той нежностью, которую люди всегда с изумлением замечали во взгляде этого столь властного человека. — Я разделил свое сердце надвое: одна половина была отдана тебе, другая была отдана Фернану. Фернан погиб, отныне ты остался моим единственным другом, и я докажу тебе это, поведав, какое задание получил от меня Фернан. Он должен был отвезти письмо твоей соотечественнице, королеве донье Бланке.

— Ах, вот в чем причина! — воскликнул Аженор. — И где же было письмо?

— Письмо лежало в маленьком ягдташе, что висел у него на поясе. Если Фернан в самом деле был убит, а я, как и ты, теперь в этом уверен, если убийцы утащили труп, который мы не нашли, в какое-нибудь далекое, пустынное место на берегу реки, то тайна моя раскрыта, и мы пропали.

— Но если все так, как вы говорите, ваша милость, вам нельзя ехать в Севилью! — вскричал Аженор. — Бегите! Вы еще совсем близко от Португалии, чтобы беспрепятственно вернуться в ваш славный город Коимбру и укрыться за его надежными стенами.

— Не ехать в Севилью означает бросить ее одну, бежать — значит вызвать подозрения, которых пока не существует, если смерть Фернана представляет собой всего лишь обычное несчастье. Впрочем, дон Педро держит в своих руках донью Бланку, а благодаря этому и меня. Я поеду в Севилью.