Бастард де Молеон

Коннетабль закончил речь одним из тех своих откровенных жестов, которые почти всегда склоняли на его сторону любое общество. Гуго де Каверлэ (во время торжественного обращения коннетабля он, казалось, едва мог усидеть на месте, словно бес войны пришпоривал под ним боевого коня) обошел круг командиров, спрашивая мнение каждого, и вскоре все стали подходить к нему, спеша высказаться; потом Каверлэ вернулся к Бертрану Дюгеклену, который, опершись на длинный меч, спокойно, не обращая внимания на то, что все солдаты пожирают его глазами, беседовал с Аженором и Энрике де Трастамаре, чье сердце сильно билось с самого начала этой сцены: ведь для него, совершенно неизвестного этой толпе, результатом этой речи оказывались трон или безвестность, то есть жизнь или смерть. Человеку подобного склада сердце заменяет честолюбие, для которого любая рана смертельна.

Обсуждение заняло всего несколько минут; затем воцарилась глубокая тишина, и к коннетаблю подошел Гуго де Каверлэ.

— Многоуважаемый сеньор Бертран Дюгеклен, — начал он, — славный воин, брат и боевой товарищ, вы, кто сегодня служит зерцалом рыцарства, можете быть уверены, что мы, зная вашу храбрость и вашу честность, готовы служить вам. Вы будете нашим предводителем, а не нашим союзником, будете нашим полководцем, а не просто одним из нас. Во всех невзгодах и боях мы будем с вами, мы пойдем за вами на край света. Будь это мавры, сарацины или испанцы, скажите только слово, и мы пойдем на них. Правда, среди нас много английских рыцарей, которые верны королю Эдуарду III и его сыну, принцу Уэльскому, поэтому они будут сражаться против всех, кроме своих сюзеренов. Устраивает ли это вас, славный воин?

Коннетабль поклонился, выказывая командирам все знаки глубокой признательности, и сказал еще несколько слов, чтобы поблагодарить за честь, которую столь доблестные воины пожелали ему оказать, и при этом Бертран нисколько не кривил душой. Подобное почтение, оказанное его высокой должности, льстило мужчине четырнадцатого века, вся жизнь которого была жизнью солдата.

Новость о решении командиров вызвала в лагере неописуемый восторг. Ведь наемники, действительно, вели изнурительную жизнь, отбиваясь от объединившихся против них крестьян, воюя против изгородей и оврагов, голодая среди изобилия, испытывая тоску от своих побед. Жить в другой, почти неведомой стране, на почти нетронутой земле, под ласковым небом, сменить вина и женщин, захватить у испанцев, мавров и сарацинов богатую добычу — такова была их мечта, которая прекрасно согласовывалась с той действительностью, что предводителем у них будет зерцало европейского рыцарства, как назвал коннетабля мессир Гуго де Каверлэ.

Поэтому Бертран Дюгеклен был принят с неистовым восторгом, и в палатку, приготовленную ему на самом видном и высоком месте лагеря, он прошел под сводом из копий, скрещенных над его головой наемниками, которые склонились не перед знаменем Франции, но перед человеком, принесшим это знамя.

— Сеньор, вы должны быть довольны, самое трудное дело позади, — сказал Бертран Энрике де Трастамаре, когда они вошли в палатку (в это время Гуго де Каверлэ и Смельчак поздравляли Аженора с возвращением, особенно с теми обстоятельствами, какими оно сопровождалось). — Мы все тоже довольны. Эти наемники, словно жаждущие крови мухи, облепят мавров, сарацинов, испанцев и будут больно их жалить. Устраивая свои дела, они устроят и ваши; обогащаясь, они посадят вас на трон. Чтобы уничтожить половину этих бандитов, я рассчитываю на андалусскую лихорадку, горные пропасти, переправы через реки, чье стремительное течение уносит лошадей и всадников, на их пьянство и разврат. Другая половина, я надеюсь, погибнет под ударами сарацинов, мавров и испанцев, которые послужат добрыми молотами для этих наковален. Поэтому в любом случае победителями окажемся мы. Я посажу вас на трон Кастилии и, к великому удовольствию доброго короля Карла, вернусь во Францию вместе с моими солдатами, которых сохраню, принеся в жертву этих знаменитых негодяев.

— Разумеется, мессир, — заметил глубоко задумавшийся Энрике де Трастамаре. — Но не опасаетесь ли вы какого-нибудь неожиданного решения короля дона Педро? Это умелый полководец и изобретательный ум.

— Я так далеко не заглядываю, сеньор, — ответил Дюгеклен. — Чем труднее нам будет, тем больше мы добудем славы, а также оставим побольше всяких каверлэ и смельчаков в славной кастильской земле. Меня тревожит только вступление в Испанию: ведь это означает войну с королем доном

Педро, с его сарацинами и маврами. Но нельзя вести войну с объединенными провинциями Испании: пятисот наемных отрядов для этого не хватит, и прокормить армию в Испании куда труднее, чем во Франции.

— Поэтому я поеду вперед и предупрежу моего друга короля Арагона, который из любви ко мне и из ненависти к королю дону Педро позволит вам беспрепятственно пройти через свои владения, оказав помощь пропитанием, людьми и деньгами, — предложил Энрике. — Так что, если нас вдруг разобьют в Кастилии, мы будем иметь надежный путь к отступлению.