Бастард де Молеон

Каверлэ закатил глаза, потом снова заговорщически переглянулся со своими дружками.

— У меня тысяча, — ответил он.

Он удвоил цифру.

— А у меня восемьсот, — сказал Смельчак, подобно своему напарнику тоже удвоив цифру.

— И тысяча у меня, — объявил Клод Живодер.

Этот цифру утроил.

Другие командиры тоже не отставали от него, и число офицеров возросло до четырех тысяч.

— Выходит, один офицер на одиннадцать солдат! — восхищенно воскликнул Дюгеклен. — Черт бы меня побрал! Какую великолепную армию они нам создадут и какая в ней будет дисциплина!

— Да, верно, — скромно подтвердил Каверлэ, — армией мы управляем весьма недурно.

— Значит, на офицеров нам нужно двадцать тысяч экю, — подсчитал Бертран.

— Золотом, — вставил Смельчак.

— Черт возьми! — вырвалось у коннетабля. — Двадцать тысяч экю, решили мы, а если прибавить их к тем пятидесяти тысячам, о которых мы уже договорились, то получается ровно семьдесят тысяч!

— Правильно, счет точен до последнего каролюса,[118] — подтвердил Смельчак, восхищенный легкостью, с какой коннетабль складывал цифры.

— Но… — начал было Каверлэ.

Бертран не дал ему договорить.

— Но, — перебил он, — я понимаю, что мы забыли командиров.

Каверлэ изумился. Бертран не только удовлетворял его требования, но и предупреждал их.

— Вы забыли о себе, — продолжал Дюгеклен. — Какое благородное бескорыстие! Но я, господа, о вас помню. Итак, давайте считать. Командиров у вас десять, так ведь?

Вслед за Дюгекленом наемники стали считать. Им очень хотелось наскрести десятка два командиров, но сделать это не было никакой возможности.

— Десять, — подтвердили они.

Каверлэ, Смельчак и Клод Живодер устремили взгляды к потолку.

— Что составляет, — продолжал считать коннетабль, — беря по три тысячи золотых экю на каждого, тридцать тысяч монет, верно?

При этих словах командиры, восхищенные, взволнованные, потерявшие голову от неслыханной щедрости, вскочили — они были обрадованы не только громадной суммой, но и тем, что их ценили в три тысячи раз дороже солдат, — и, потрясая своими громадными мечами и подбрасывая вверх шлемы, даже не кричали, а вопили:

— Ура! Ура! Монжуа,[119] слава доброму коннетаблю!

«Ах, бандиты, — шептал про себя Дюгеклен, притворно опуская глаза, словно восторги наемников трогали его до глубины души, — с помощью Господа и нашей Богоматери Монкармельской я заведу вас в такое место, откуда никто не выберется».

Потом он громко объявил:

— Всего нужно сто тысяч золотых экю, благодаря которым удастся покрыть все наши расходы.

— Ура! Ура! — снова завопили наемники, чей восторг достиг апогея.

— Теперь, господа, — продолжал Дюгеклен, — вы располагаете моим словом рыцаря, что деньги будут выплачены вам до начала кампании. Правда, получите вы их не сразу, поскольку я не вожу с собой королевской казны.

— Согласны, согласны! — прокричали командиры, бурно радуясь тому, что все так складывалось.

— Значит, господа, решено: вы доверяете королю Франции под честное слово его коннетабля, — сказал Дюгеклен, подняв голову и приняв тот величественный вид, который заставлял трепетать даже отчаянных храбрецов, — и слово это нерушимо. Но мы, как честные солдаты, выступим в поход, а если к моменту вступления в Испанию денег не доставят, то у вас, господа, будет две гарантии: во-первых, ваша свобода, которую я вам возвращаю, во-вторых, пленник, который стоит сто тысяч золотых экю.

— Что за пленник? — удивился Каверлэ.

— Это я, разрази меня гром, — сказал Дюгеклен, — хоть я и беден! Ведь если женщинам моей страны придется прясть даже денно и нощно, чтобы собрать для меня сто тысяч экю, я ручаюсь вам, выкуп будет собран.

— Решено, — в один голос ответили наемники, и каждый из них в знак согласия коснулся руки коннетабля.

— Когда мы выступаем? — спросил Смельчак.

— Немедленно, — подхватил Гуго. — Действительно, господа, раз тут больше нечем поживиться, я предлагаю побыстрее перебраться в другое место.

Все командиры тут же разошлись по своим местам и подняли над палатками личные знамена; ударили барабаны, и в лагере началось сильное оживление; солдаты, что сначала окружили Дюгеклена, словно волны прибоя, отхлынули назад, к палаткам командиров.

Через два часа вьючные животные уже сгибались под тяжестью сложенных палаток; ржали лошади; под лучами солнца ярко сверкали ряды копий.

Меж тем по обоим берегам реки можно было видеть крестьян, разбегавшихся после долгого рабства у наемников; хоть и запоздало обретя свободу, они вели жен в свои пустующие дома, волоча изрядно потрепанный скарб.

В полдень армия выступила в поход, спускаясь по течению Соны двумя колоннами, которые двигались по берегам. Это было похоже на нашествие варваров, которые шли исполнить грозную волю пославшего их Господа, идя по стопам Алариха,[120] Гейзериха[121] и Аттилы[122] — этих исчадий рода человеческого.

Но человеком, возглавлявшим наемников, был славный коннетабль Бертран Дюгеклен, который, склонив голову на могучую грудь, ехал позади своего знамени, покачиваясь в такт ходу своего крепкого коня, и рассуждал сам с собой: