Бастион: Ответный удар

– Говори. – Напарника он не видел с раннего утра, а последний раз выходил с ним на связь еще в конторе «Муромца».

– Я промок по самые помидоры, – жалобно возвестил Козлякин.

– У тебя есть помидоры? – сумничал Губский. – А твоя жена намедни утверждала нам обратное.

Пещерник злобно гоготнул. Козлякин принялся обиженно пыхтеть в трубку:

– Я вообще не буду с тобой разговаривать, Лева…

– Попробуй только, – сказал Губский. – Уволю.

Выходило следующее. По месту прописки охранника Донца никого не оказалось. По крайней мере, не открыли. ЖЭУ сделало страшные глаза и ушло от ответа, пробурчав какую-то галиматью о таинственном перечне квартир, приписанных к ряду ведомств. Настаивать Козлякин не стал – не в его это правилах. Посчитав данную часть миссии выполненной, пошел дальше. В квартире шофера Толстых в Бердянском переулке у Елисеевского базара (в народе Елисеевские поля) за незапертой дверью он обнаружил девицу, облопавшуюся транков и возлежащую совершенно голышом, как раскрытая книга, – читай, Федя, не хочу. Согласно промокшим помидорам, Козлякин не оскорбил ее ни словом, ни делом, а вылил на нежную грудь немного воды и участливо поинтересовался, откуда она, прекрасное дитя. На что девица не совсем грамотно изобразила пионерский салют, заявила, что она Елизабет, племяшка дядьки Толстых, а прибыла в страну советов из Баденхерстена-на-Шпрее, в пломбированном вагоне. После чего Козлякин, собственно, и побрел дальше. И на улице вождя всех гегемонов, дом два, квартира двадцать четыре, действительно застал нигде не работающую особу по имени Оксана Волина, которая и подтвердила, что в ночь с девятого на десятое сентября в ее постели коротал время некий Туманов П.И., пришедший к ней не позднее десяти вечера. Особых подозрений на этот счет у Козлякина не возникло – особа была обаятельна, и хотя робела, но стояла за своего сопостельника горой.

Карточный домик откровенно заваливался. Доложившись о результатах Скворечнику, Губский позвонил домой. Светка с Дениской уже вернулись из школы, поели и сели за уроки. Вернее, Светка его усаживала, выкручивая руки, а Дениска митинговал, глубоко возмущенный безобразным единением педагогов и родителей. Твердо пообещав при ближайшей же оказии высечь его широким мужским ремнем, Губский прервал разговор.

Что-то тоска на него накатила. Подлая стерва…

Он окунался в нее, как в чан с кипятком. Жар кипел повсеместно – от кончиков пальцев на ногах до глупой головы. Губский барахтался, как младенец в купели, то выныривал, чтобы хватануть воздуха, то опять утопал, обжигаемый со всех сторон огнем женского тела. Изнанка горела. Если бы кому-то в этот момент пришло в голову сотворить над ним биопсию – иссечь кусочек его пылающей ткани и поместить на стекло, – то под микроскопом ярко очертились бы горящие огнем четыре рваные буквы: АНУШ…

В моменты близости с этой одалиской он ощущал себя сущим дауном. Ему казалось, что все люди пожизненно братья и сестры, что свинья сделана из бекона, а он, Лева Губский, сукин сын, – счастливейший из всех идиотов…

– Кофе хочешь? – прошептала Ануш, оборачиваясь кольцом вокруг его ног.

– Это не кофе… – хрипнул он. – Это пороховая смесь какая-то… Впрочем, давай, неси. Рабочий день еще в разгаре…

Она преданно смотрела ему в глаза и поила его из ложечки прямо в постели. Это было что-то новенькое – кофе из ложечки… Он охотно чмокал и нахваливал. А потом лежал рядом с ней, повизгивая от удовольствия и от того, что не надо ничего делать. По крайней мере, в ближайшем будущем.

Но время летело, как товарняк. Источая мысленную брань, он стал одеваться. И только теперь обнаружил в личике Ануш признаки тревоги. Она ее прятала, и пока он был при ней – во многом преуспела. Но время настало, тревога откровенно выходила наружу. На одухотворенные черты улеглась тень.

Он приостановил процесс облачения. Вернулся в кровать.

– Так, давай без недомолвок, дорогая. Что случилось?

Ануш кусала чуть припухшие губы.

– Тебя не было… Это еще вчера началось. Какие-то типы стучали в дверь…

– Ну и что? Надеюсь, ты не открыла?

– Я струсила… – Она закрыла глаза, а сверху положила ладонь, как бы защищаясь от вчерашних событий, которые вот-вот вторгнутся в нее и станут новой явью. – Они стучали как ненормальные. Пинали ногами… Кричали, чтобы я, армянка драная, убиралась из этого города, а не то они… – Ануш поежилась. – Нет, не могу я. Это слишком матерно, Лева. Они были пьяны безобразно… И самое приличное, что они говорили, – это про то, как отвинтят мне голову…

– Тэ-экс, – протянул Губский. Внешне сохранил спокойствие, но струхнул он не на шутку. Пока не за себя. Аж сердце забилось… – И сегодня приходили?

– И сегодня… Я как раз с работы вернулась. Хорошо, на лестнице их не встретила…

– Кто такие?

– Мне кажется, сосед напротив… Я на цыпочках подкралась к двери, посмотрела в глазок. Это страшно, Лева… Молодые парни, трое, все в кожане… гремели пивом, плевались… У одного шрам под глазом, у другого руки в наколках… Потом открыли дверь в тридцать шестую квартиру и ушли. Допивать, наверное… Я боюсь теперь выходить, Левушка…