Бастион

Баста испытывала настоящую панику. Все ее мистические способности исчезли. Она снова стала человеком. И не просто "человеком", а скорее, его жалким подобием… Каждой клеточкой своего тела она чувствовала огромную, неподъемную усталость. Хотелось лечь прямо на пол и спать, спать, спать… Давно не мытое тело пахло отвратительно, в громоздких и неудобных сапогах хлюпала вода, распухшие ноги зудели так, словно она только что совершила марш — бросок...

"Вот гадина, а?! с тоской подумала она. — Ее проделки, больше некому! Это же фронт. Она что-то там говорила про бой и сравнение… А я в человеческом, хрупком и ничтожном теле…Я как котенок беспомощный.. Еще и "Кошкина"… Вернусь — всю морду расцарапаю!... А если не вернусь?! — мелькнула паническая мысль. — Если а тогда на меня обиделась, и… И я здесь — навсегда! В это теле! Ой, мамочки!.. Прости, прости, прости! Я больше не буду! Я все поняла, я хорошая девочка, верни меня обратно!.. Ну пожа-алуйста!.."

— А вот это, товарищ Леонтьев, бойцы, которых я выделил для встречи и прикрытия вашего отряда. Сергей Ершов — командир пулеметного расчета, он входит так же в группу полковой разведки, и медсестра Кошкина. Люди надежные. Они вместе с вами будут встречать группу с задания. Все, чем могу…

— Справимся, — сказал моряк и встал. — Вы идите на позицию, а я пока проинструктирую и провожу бойцов. Подойду через полчаса.

— Подожди здесь, — попросил Ершов. — Я за пулеметом.

Она потопталась в окопе, зачем — то меся жижу из глины и талого снега, потянула носом воздух… Холодный, но не морозный. Значит, на дворе ранняя весна или поздняя осень. Скорее — весна…

— Эй, — окликнула она стоящего в сторонке бойца. — Какой сейчас день?

— Да уж второе апреля, — охотно отозвался он.

— А год?

— Шутишь, сестричка? — догадался он.

— Ага… Хохочу, — мрачно пробурчала Баста.

— Берестов! Тебе кто разрешил на посту разговаривать? — хриплым от натуги голосом спросил подошедший Ершов. — Пойдем, Кошкина. Не отвлекай солдат. Нам еще далеко топать…

— Тяжело? — спросила она, что б хоть как-то завязать разговор.

— Двадцать семь кило, вздохнул он. — Раньше бы я… Но посиди на пригоршню сухарной крошки в день. Винтовку бы поднять, а тут — пулемет… Мужики вчера в лес ползали, хоть какую-нибудь траву искали, клюкву старую… Ничего нет. Опять кору принесли. Перетерли с сухарями, отварили…

— Сколько сухарей? — не поняла Баста.

— Сухарных крошек, — поправил Ершов. — Пригоршню. А у вас что, по другому кормят?

— Да нет, — сказала Баста. — Так же… Так же…

— Должны были перед атакой паек выдать, по пять сухарей, — вздохнул Ершов. — Да опять у них что-то случилось… Тут, на днях, политрук приезжал. Проверял, сколько метров может пройти солдат без остановки. Вышло, что предел — 400 метров. Потом в снег садятся — ноги не держат… У тебя махорки, часом, не завалялось?

— Нет…

— Я знаю, что нет, — вздохнул он. — Ну у кого нет… Просто курить страшно охота, вот и говорю глупости… Пришли. Вот здесь их встречать и будем. Обустраивайся.

Баста пожала плечами и осталась на месте, наблюдая, как сержант устанавливает и налаживает пулемет.

— Хотя, какое тут "прикрытие", — ворчал он. — Не видно ни зги. Но вот если наших заметят… Будет светло. Очень светло. Немцы ни ракет, ни патронов не жалеют. А у нас? Пять патронов на винтовку. Десять перед атакой. И это еще ничего. В январе вообще была одна винтовка на четверых и пять патрон к ней… А до окопов немецких — почти километр будет.. Смекнула?

— Нет.

— Я тебе к чему про четыреста этих метров рассказывал? — нахмурился он. — А здесь, ровным счетом, в два раза больше выходит. Да колючая проволока, да заграждения…  Хоть бы действительно не ждали бы они нас… Тогда… Я ведь и впрямь, в прошлый раз дохлого "языка" притащил. Уж больно здоровые они, черти…По документам выходит, что как раз против нас стоят отборные части СС. Десантники. Кипр брали. А оттуда, стало быть, сразу к нам… Видать, кончаются у Гитлера солдаты-то, а?  И эти здесь все до одного полягут.. Но здоровые, бугаи! Брыкаться начал так, что только держись.. Ну, мы и не рассчитали… Думали, он в обмороке…А "черные бушлаты" ни разу без "Языка" не возвращались. Представляешь: ни разу!

Послышались чавкающие в грязи шаги, и из ночного сумрака появилась фигура Леонтьева.

— Ушли, — сказал он. — Теперь часа четыре, как минимум… Потом — режим ожидания…

— Что в Ленинграде? — спросил Ершов.

— Держатся. Люди на улицах замертво от голода падают, но город борется. Зиму продержались, теперь полегче будет…

— Сколько смертей, — вздохнул Ершов. — Такого ж с роду не было… акая тьма кругом…

— Ночь, — пожал плечами Леонтьев.

— Я не про ночь. Я про этих... В черном… Они же специально целый город голодом морят. Сами входить боятся…