Баталист. Территория команчей

Маркович кивнул. Я с вами согласен, означал кивок.

– Ну и что же? Вы размышляли над тем, о чем я вам рассказывал в последние дни?.. Я имею в виду, чувствуете ли вы себя сопричастным своей панораме?.. Как вы считаете, возможно ли думать и фотографировать одновременно?

– По-моему, вы слишком много говорите. Я начинаю жалеть, что у меня под рукой нет ружья.

– Зато у вас есть нож.

– Это не одно и то же.

На этот раз Маркович рассмеялся – фраза Фолька искренне его позабавила. Простодушный, чистосердечный смех. Он докурил сигарету, погасил ее в банке из-под горчицы и снова засмеялся. Затем принялся изучать фреску, и наконец указал на «The Eye of War», лежавший на столе.

– У вас есть две очень известные фотографии, – сказал он. – Они в этом альбоме. Сделаны в Африке. Человек, которого сначала избили, а потом зарезали мачете прямо перед вашей камерой. Вы знаете, что я имею в виду?

– Разумеется. Фритаун, Сьерра-Леоне[130]. Это случилось там. Одна фотография до убийства, другая после.

Маркович удовлетворенно кивнул.

– Как-то раз я видел по телевизору передачу, – сказал он. – Интересно сопоставить эти две фотографии с кадрами, которые там показали. То была передача о военных фоторепортерах.

Он не знал, был ли Фольк в курсе, – его тоже показывали в передаче, в том эпизоде, снятом в Сьерра-Леоне. На первой снятой Фольком фотографии жертву избивают и заносят над ней мачете, на второй – покрытое рубцами тело лежит на земле, истекая кровью. Однако видеосюжет передачи, снятый одновременно с фотографиями немного с другого ракурса, показывает, как Фольк делает первый снимок и встает на колени, умоляя пощадить жертву. Его руки сложены в молитвенном или умоляющем жесте.

Губы Фолька скривились.

– Мне не удалось их убедить.

Упомянутый Марковичем эпизод был для него не лучшим воспоминанием. Любая война – это дорога в ад, но Африка – кратчайший путь. Жик, жик. Звук ударов мачете, разрубающего мясо и кости, – его невозможно ни сфотографировать, ни нарисовать. Некоторые звуки сами по себе совершенны и имеют цвет. Теплый, насыщенный зеленый – таков протяжный, глубокий звук контрабаса; темно-синий шепот ночного ветра; серый оттенок шума дождя за окном… Но звук ударов мачете невозможно передать на палитре. Он не имеет четких контуров, как цветовые переходы на полотнах Сезанна.

– Да, вы их не убедили. – Маркович внимательно смотрел на него. – Честно говоря, я удивился, увидев вас на коленях. Раньше вы казались мне безучастным свидетелем.

– Вот и ответ на ваш вопрос. Иногда можно фотографировать и думать одновременно.

– Так или иначе, вы продолжили свою работу. Сделали второй снимок – убитый человек у ваших ног… А вам не пришло в голову, что его убили именно потому, что вы там оказались?.. Что они это сделали, чтобы вы сфотографировали?

Фольк не ответил. Конечно же, подобные мысли приходили ему в голову. Мало того – он был почти уверен, что все произошло именно так. Теперь он знал, что фотография не может быть невинной. Любая фотография влияет на окружающий мир, на людей, которые попадают в кадр. На бесчисленных Марковичей, чья жизнь угодила в объектив. Вот почему Ольвидо фотографировала только пейзажи и предметы, но не людей; она сама слишком долго была под прицелом камеры и сознавала опасность и ответственность. В их совместных скитаниях по горячим точкам именно ей, а не Фольку удавалось держаться в стороне.

– Вы считаете, что десять секунд на коленях искупают вашу вину? – настаивал Маркович.

Фольк медленно возвращался в настоящее: башня, стоящий рядом человек, рассматривающий фреску. Фотографии, о которых говорит Маркович. Поразмыслив, он пожал плечами:

– Были случаи, когда моей камере кое-что удалось предотвратить.

Маркович с сомнением прищелкнул языком. Затем тоже задумался.

– Возможно, – заключил он, – вы вовсе не гордитесь тем, что сумели чему-то воспрепятствовать. И не сожалеете об обратном. Возможно, вы вспомнили о чем-то другом – например, о фотографии, сделанной в Ливане, о тех парнях, бросившихся на танк.

Фольк посмотрел на своего собеседника с удивлением. Этот тип неплохо справлялся со своей задачей.

– Я же сказал вам, что вы – моя сломанная бритва. – Маркович прикоснулся пальцем ко лбу. – У меня было достаточно времени… Вы помните этот снимок?

Да, Фольк его отлично помнил. Это случилось в окрестностях Бейрута. Несколько совсем молоденьких палестинцев вышли из укрытия специально для того, чтобы он, Фольк, сфотографировал, как они расстреливают из РПГ израильский танк «Меркава». В этот миг башня танка повернулась, словно ленивый монстр, выстрелила и убила троих. Фотография обошла весь мир: Давид против Голиафа и т. д. Парнишка с гранатометом в руках, стоящий в клубах пыли напротив танка, растерянно смотрит на троих мертвых товарищей. Фольк знал, что, если бы не его камера, никто бы не погиб. По крайней мере, все было бы не так. По-видимому, его собеседник думал о том же. Интересно, спросил себя Фольк, как долго Маркович изучал каждую из его фотографий?