Батареи Магнусхольма

— … ей, как она говорит, двадцать два, но она в двадцать два выглядит на тридцать!

«Тридцать», как утверждал Стрельский, было чем-то средним между могильной плитой и белым флагом, который выбрасывают в знак поражения. Женщина, признавшись, что ей уже тридцать, тем самым говорит: люди добрые, моя жизнь завершилась, я схожу со сцены, мне осталось только нянчить внуков.

Так что, благодаря старому актеру-актерычу Стрельскому Лабрюйер уже приблизительно понимал, что хочет довести до его сведения артистка.

— И она на все готова, лишь бы заполучить богатого мужчину. Господин Лабрюйер, я далеко не ангел, да, но я замужняя женщина, и это для меня свято. Я могу шутить с мужчинами, могу кокетничать, могу принимать подарки, но я же артистка, все артистки принимают подарки, и это их ни к чему не обязывает. А наша мадмуазель Мари расплачивается за них — вы понимаете, чем расплачивается? Поэтому мой поклонник переметнулся к ней. И после этого они ведут себя очень тихо, где-то тайно встречаются, но не в той конуре на Ключевой улице. Она хитрая! Она и с другим мужчиной встречается.

— А кто этот загадочный поклонник?

— Я не могу назвать его имя, — вдруг обретя серьезность, сказала фрау Берта. — Видите ли, эти приключения с артистками могут сильно скомпрометировать приличного человека, а он все-таки служит в армии. Я лучше к нему отношусь, чем он считает… И я надеюсь, что он разберется, кто из нас чего стоит…

— Кто-то из офицеров рижского гарнизона?

— Да, господин Лабрюйер. Больше ни слова не скажу. У нас, настоящих артисток, тоже есть понятие о чести и порядочности. Смешно, да? Но это так. Мадмуазель Мари — не артистка, нет, она в цирке случайная персона. Ей нужен способ поймать дурака и выйти за него замуж. Поэтому она выходит на манеж в коротенькой юбочке. Если бы она в такой юбке вышла на улицу, ее бы отвезли на Александровские высоты. Да, да, я уже знаю, где в Риге больница для умалишенных. Разве что на Мариинскую улицу… Да, я и это знаю — где у вас бродят по вечерам женщины дурного поведения!

Лабрюйер имел опыт по части допросов мелких жуликов, которые сперва объявляют о своей непричастности ко всему на свете, а потом понемногу начинают каяться в мелких грехах. Он произвел отступление, заговорив о магазинах на Мариинской, опять вернулся к мадмуазель Мари, опять отступил. Все, чего он добился, — фрау Берта проговорилась о странном интересе молодой дрессировщицы к гарнизонным офицерам, о ее поездке в Усть-Двинск (крепость была названа по-старому — Дюнамюнде) и о катаниях на яхте где-то в устье Двины. А тут уж по обе стороны дороги внезапно вырос лес — значит, до зоологического сада оставалось совсем немного.

Лабрюйер заранее телефонировал в дирекцию, и голубей уже ждали у служебного входа.

По просьбе фрау Берты (шустрая артистка догадалась познакомиться с членами общества «Рижский зоологический сад», которое, собственно, и занималось открытием этого заведения, и даже с директором самого заведения, бароном фон Эльсеном) место для «голубиного домика» отвели поближе к озеру, недалеко от «горного кафе». Телега въехала в ворота, за ней следом — пролетка, в которой сидела Эмма Бауэр с корзинками. А Лабрюйер с фрау Бертой и Каролина с Пичей и техникой вошли через главные ворота.

Отродясь Лабрюйер не видел, чтобы на небольшом пространстве собралось столько женщин с детьми. Довести Пичу до места съемки оказалось нелегкой задачей — он кидался ко всем клеткам и вольерам, совсем обезумев от восторга. Наконец Каролина дала ему крепкий подзатыльник.

Им пришлось пройти чуть ли не весь зоологический сад насквозь. Фрау Берта не подозревала, что это добрых полверсты, она раньше бывала только в небольших зверинцах. Наконец добрались — и она устремилась обольщать журналистов и представителей дирекции.

Каролина всех загоняла — ей нужны были правильный свет, правильная композиция и еще куча всего, чтобы снимки вышли удачными. Лабрюйер, видя, что дамам сейчас не до него, попросту сбежал.

Он не стал слишком удаляться от места, где установили «голубиный домик», и от «горного кафе» — в конце концов он собирался пригласить туда фрау Берту, а заодно, как неизбежное зло, и Каролину. Белый домик на холме казался кружевным, и Лабрюйер направился туда — узнать, можно ли заказать столик, хотя и сомневался, что найдется хоть один пустой уголок.

Он бы вошел в белый домик с башенкой, увенчанной медным куполом, с только что выкрашенными белоснежными оконными переплетами, он бы вступил в переговоры с метрдотелем, но вдруг остановился, увидев двух дам, младшая держала за руки девочку лет шести и мальчика лет четырех, а старшая была та самая русская красавица, что озадачила его тайными знаками.

Судя по одежде и обхождению с детьми, младшая была гувернанткой. Старшая же — супругой богатого господина, не жалевшего денег на ее туалеты.

Оставив детей с гувернанткой, русская красавица забралась по лесенке выше и достала из сумочки театральный бинокль. Подкрутив колесико, она разглядывала публику на дорожках — Лабрюйер сильно сомневался, что животных в клетках.