Батареи Магнусхольма

Он внезапно сообразил, где бы мог быть еще один выход из цирка. Это следовало проверить. Но когда — он не знал. Он собирался пригласить фрау Берту на ужин, чтобы высмотреть — не появится ли русская красавица Иванова. Поужинать можно было после представления. Но прийти в цирк заранее, чтобы бродить за кулисами во время представления, он не мог.

— Вы что-то печальны. Пригласить вас ужинать? — спросил Лабрюйер.

— Благодарю. Не надо. Револьвер возьмите.

— На кой черт?

— Возьмите револьвер, Леопард.

Не докапываясь до причин отказа и вообще не желая спорить, Лабрюйер приладил ременную петлю, пристроил револьвер и отправился во «Франкфурт-на-Майне» один.

Янтовский был у себя в номере, переодевался к ужину и очень обрадовался, увидев Лабрюйера.

— Мне, конечно, такой образ жизни по душе, сразу себя чувствуешь ясновельможным паном! — весело сказал он. — Так ведь панство мое окончится, пожалуй, через неделю, и опять надевай старое пальто и носись по городу, как бешеный пес. Знаешь, Гроссмайстер, ты ошибся. Там нет настоящей игры. Я ставил на кон вот этот перстень, если бы проиграл — с меня бы на бульваре шкурку спустили. Так сперва он ушел, потом ко мне вернулся, опять ушел, опять вернулся… Не нужен этому Красницкому перстень, за который можно купить дачу с садом в десять десятин. А он в таких штучках разбирается. Понимаешь?

— Отчего же прибыл в Либаву под одним именем, а тут объявился под другим?

— А черт его душу ведает. Может, барыньку свою от мужа увез и они прячутся. Кстати, что это за бедняжка была с тобой? — спросил Янтовский.

— Родственница моей квартирной хозяйки. Боюсь, что она имеет на меня виды, — усмехнулся Лабрюйер. Он был не прочь пошутить на пикантно-комическую тему.

— Вижу, что ты живым не дашься. Этой девице, чтобы выйти замуж, требуется немалое приданое.

— А знаешь, ведь оно у нее имеется, это приданое! — Лабрюйер вдруг осознал: да ведь если Ирма — сестра ее мужа, то и у нее наверняка есть недвижимость! А живет она в семье брата потому, что так приличнее, нехорошо девице из почтенной фамилии жить одной.

— И хорошее?

— Для Риги, думаю, порядочное. У ее брата три доходных дома. Возможно, один на самом деле принадлежит ей, а брат только управляет. Ты хочешь это узнать?

— Такие невесты, Гроссмайстер, на дороге не валяются. Узнай, сделай милость. Она ведь не страшна, как смертный грех. Если ее обтесать… да, с девицами случаются дивные превращения, нужно только знать, как их обтесать!

— Слушай, я ведь к тебе по делу. Нужно узнать про двух красавчиков, которые почтили наше захолустье своим присутствием…

Объяснив Янтовскому, что речь идет о цирковых борцах, Лабрюйер заглянул к буфетчику Вольфу, уговорился насчет столика и поехал в цирк, чтобы забрать фрау Берту в ресторан сразу после ее выступления.

Фрау Берта обрадовалась чрезвычайно.

— Меня Менцендорф звал, я отказала. А вам — как откажешь?

Лабрюйер понял, что господин Менцендорф сделал из цирка свои охотничьи угодья и ухаживает за всеми артистками поочередно.

Пришлось ждать в фойе, пока артистка после выступления приведет себя в порядок. Оказалось, ей для этого нужен чуть ли не час. К ресторану ехали путем, который орман назвал кратчайшим, — по улице Паулуччи, потом свернули на Александровскую. Лабрюйер рассердился — формально путь был кратчайшим, но пролетка шла бы вдоль четной стороны Александровской, а нужна нечетная, возле «Франкфурта-на-Майне» пришлось бы разворачиваться, а это опасно, когда к ресторану подлетают автомобили с бешеными шоферами. Надо было сворачивать на Дерптскую, объяснял он, потом свернуть налево, по Гертрудинской — до перекрестка с Александровской, а там уже не полный разворот, а всего лишь поворот.

Орман поклялся, что седоки даже не заметят разворота — столь стремительно и с полной безопасностью он выполнит этот маневр.

Лабрюйер, как полагается, сидел справа от дамы — чтобы первым выйти из пролетки и протянуть ей руку. Как он и предполагал, по Александровской носились автомобили, тащились трамваи, а прохожих на тротуарах не было — те рижане, что вечером совершали променад, желая нагулять хороший сон, уже разошлись по домам. И только одна дама стояла поблизости от «Рижской типографии господина Лабрюйера». Не шла куда-то, а именно стояла. И не пережидала, пока улица освободится, — перекресток, где следовало переходить на другую сторону, был по крайней мере в полусотне шагов.

Если женщина в такое время стоит на улице, да еще под фонарем, то о ее репутации можно не спрашивать. Лабрюйеру это не понравилось, он не желал, чтобы такие дамы околачивались возле его заведения, нужно было хотя бы кулак мерзавке показать. Он, проезжая, повернулся, и тут совпало: он увидел лицо дамы, а орман чуть придержал лошадь.

Это была русская красавица. Глядя на окна гостиницы, она сигналила — быстро водила рукой перед лицом, строила из пальцев фигуры.

Решение Лабрюйер принял быстро — соскочить и задержать!