Батюшка в лопухах

Сероглазая, тоненькая, со взглядом ясным и трепетным, она напоминала березку, что стоит на пригорке, укрывшись кусочком неба вместо платка.

- Никому не говорите, - жалобно попросила, - никому, никому!

Рыжая знающе постращала:

- Грех рассказывать, батюшка! Это тайна исповеди!

Отец Виталий побожился и клятвенно осенил себя широким крестом.

Голубые платочки вспорхнули, замелькали возле изгороди, покружили у жасмина, будто два больших голубых мотылька, покачались над душистым созвездием и пропали.

Отставной поп щурился, посмеивался и гадал: огласит или не огласит такое подробное поминание молодой священник? Он бы, отец Виталий, непременно огласил! Для смеха. Бабки бы лишний раз отругали - не привыкать!

...Весть о том, что помер Митька Быстров и его поминали в церкви, разлетелась со скоростью радиоволны. Калитка Быстровых хлопала равномерно, как исправный автоматический механизм, впуская и выпуская ошалелых посетителей.

Митькина мать, дородная женщина, на которую всю жизнь были тесны жакетки и блузки, высунувшись из окна, негодовала:

- Голову оторву той свистушке, что это придумала! Разве так привораживают? Нужно лучину жечь и в трубу выкликать! А то взяли моду - отпевать живьем.

Митька, злой, как стручковый перец, чистил на крыльце сапоги и лично принимал соболезнования семье покойного. Сапожная щетка смертоносным оружием мелькала в его руках.

Опровержение ударило молнией и свалилось на головы верующих раньше, чем они из церкви разошлись по домам.

- Быстров Митрий живой и здоровый!

Прихожане обескураженно разводили руками, топтались на паперти, ахали, охали, жалели молодого попа:

- Либо не здоров на голову, либо замечтался. То-то я слушаю несуразное он читает!

- Слыхано ли обращаться к богу по фамилии? Бог по кличкам и то всех знает. Перед ним нет ни чинов, ни фамилий!

- Ах, какой стыд!

- Смехота, мать моя. Тьфу!

- Помру, бабоньки, не верьте, коли отец Гавриил станет отпевать!

Солнце задержалось на закате на краю неба, ухватилось лучами за красноватые стволы берез, подсматривало и смеялось золотым глазом.

Отца Виталия еле добудились. Спросонья и спохмелья он никак не мог уразуметь, что от него хотят члены церковного совета - три сухоньких старичка, как три комарика, в парусиновых сюртучках.

- Новый батюшка уехал. Совсем. От позора, от смеха сбежал. Остались мы опять, яко сироты. Клавдия-блудница виновата! Таращила на отца Гавриила свои бесстыжие зенки, он и сбился. Опомнился, когда до конца прочитал... "Димитрия Быстрова, воина"... Тот и не думал богу душу отдавать!

- Вы, отец Виталий, вступайте на свое место завтра, а мы пошлем прошение преосвященному, чтобы вас опять восстановили. Не расстрига же вы! Сана с вас никто не сымал, вот и правьте.

- Только уж воздержитесь от возлияний, хотя бы временно. Возможно, владыка кого пришлет из епархии для проверки, либо сам явится. Мы-то вас не выдадим, но все же таки...

- Капли в рот не возьму! - заверил батюшка. - Только какой уж я поп? Без меня обойдетесь, в отставку подаю. Ради того лишь взойду на амвон, дабы молебен во здравие отслужить! - и пропел басом. Димитрию многие лета-а-а-а!

Комарики позудели и улетели, а тот, кому воспевалось многолетие, злым демоном возник у окна.

- Слыхал, старик, какую штуку отмочили? - спросил он сквозь зубы. - Узнаю кто - убью!

Батюшка хихикнул.

- Ты что-нибудь знаешь?

- Откуда! - отец Виталий невинно пожал плечами и вздохнул: - Чего она ни сделает ради твоей любви! Землетрясение накличет, по горячим углям босиком пройдет, ледяную речку переплывет.

- А-а! - парень улыбнулся, и зыбкой тенью с его лица скатилась вся злость. Глаза теплели изнутри, нагревались голубые донышки, и в них плавились, светлея, желтые пятнышки, как золотая пыль.

Солдат уходил через огород, через грядки, и за ним еле поспевала цепочка следов на рыхлой земле.