Батюшки Амвросия наследник. Священноисповедник Георгий Коссов

Евгения Николаевна сидит рядом со мной и рассказывает: «Мама моя, Глафира Алексеевна, в девичестве Богословская, училась в Орле, там и с папой познакомилась. В 1912 году он закончил духовную семинарию, в тот же год они и обвенчались». Ласково и задумчиво глядит с фотографии куда-то в сторону девушка в белом платье с тонкими бровями. И в одежде и в манере держать себя чувствуется что-то давно ушедшее. Какие далекие времена и почти сказочные воспоминания…

«Ты, мама, про икону расскажи, – вступает в разговор Владимир Николаевич. – Забыл, как она называется. Ну, про ту, что у меня хранится». – «Это образ Божией Матери "Взыскание погибших", – говорит Евгения Николаевна. – Ты, Володя, ее береги. У нас ее чудотворной считали. Только отболела я тифом, а он меня снова свалил. Лежала, как мертвая, уже и не дышала. Фельдшер пришел, посмотрел и сказал, что надежды нет, ночью умру. Велел к похоронам готовиться. Жили мы тогда в селе Шумово. Пошли мои родители в церковь. Папа перед иконой молебен отслужил. Болезнь отступила вмиг. Пришли они из церкви домой, а я жива и здорова. Сижу на полу и с куклами играю».

Потом разговор зашел о деде. «Деда своего Георгия помню хорошо, – рассказывает Евгения Николаевна. – Ростом был высокий, с большой седой головой. На вид суровый, а на самом деле добрый. Любили мы с братом Лелей к нему в церковь ходить, смотреть, как он людей лечит. И каких только больных к нему не привозили. Один раз вышла на улицу, вижу: около церкви телега стоит, а в ней на подушке большая голова лежит и в разные стороны глазами вращает. Оторопь меня взяла. Думаю, что за чудо? И только когда поближе подошла, рассмотрела. Лежит ребенок, голова, как большой арбуз, тельце с кулачок, а вместо рук и ног отростки тонкие, как веревка. Но чаще всего буйных и кликуш привозили. Начнет он их святой водой кропить, а они извиваются и кричат разными голосами. Дивно нам с братом на них смотреть. А мама, бывало, рядом с нами стоит и предупреждает: «Не оглядывайтесь, дети, назад, а то бесы в вас вселятся». А раз женщину привезли, чтобы исповедать и причастить. Когда исповедовалась, спокойная была, а как только подвели ее к дедушке для причастия, то в один миг вдруг переменилась. Схватила руками чашу Святых Даров и давай ее трясти. Трясет, а сама визжит что есть мочи. Пока оттащили ее, часть Даров вылилась на пол. Так это место, чтобы не было осквернения, дедушка огнем выжег».

Я расспрашиваю Евгению Николаевну о революции и о событиях тех бурных лет, но она не помнит. Сохранились в памяти лишь разговоры родителей о моральном разложении людей и падении нравов. «В то время с людьми словно что-то произошло. Молодежь стала устраивать попойки на кладбищах, сквернословить, ломать кресты. Повсюду совершались надругательства над Святыми Дарами, мощами и иконами. Мы жили в селе Шумово и натерпелись там много всяких бед. А когда папе служить стало невозможно, родители мои бросили все и приехали в Спас-Чекряк к деду. Но там тоже было неспокойно. Нашлись священники, которые из-за страха отреклись от Иисуса Христа и создали свою обновленческую церковь.

Как-то приехал в Спас-Чекряк один из главных иерархов «обновленцев», чтобы склонить деда к своей церкви. Дед принял его холодно, в церковь не пустил, а папа ему вообще не показался. Уехал тот иерарх от нас злой и недовольный. Для нас не было секретом, что за «обновленцами» стоит ГПУ, и нам стало ясно, что скоро последуют аресты. Ночью папа, мама, Леля и я спешно уехали в Болхов.

Вскоре до нас дошел слух, что в Спас-Чекряк нагрянули красноармейцы и арестовали деда. Больше месяца просидел он в орловской тюрьме. Следователи на допросах спрашивали, куда он спрятал какой-то мифический золотой крест, ходили в то время слухи, будто закопал он его в землю, и какие у него есть богатства. И хотя многих священников из нашего уезда выслали на Соловки, а некоторых даже расстреляли, дедушку все же отпустили. Спасло его то, что слишком известен он был в народе, и еще имел на своем попечении больницу и содержал приют для девочек-сироток. А это, надо отдать должное, властями одобрялось.

Освободившись из тюрьмы, по дороге домой дед заехал к нам и заночевал. Мы жили в Болхове напротив Георгиевской церкви. Помню, долго сидел он и рассказывал что-то матери и отцу, но из всего запомнила я только одно: как тюремные власти с целью унизить его заставляли подметать двор, а заключенные за него заступались.