Батумский связной

— Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить: арестованный на допрос просится!

Горецкий взглянул на часы.

— Вот видите, Борис Андреевич, за разговором-то как время быстро прошло. Без малого два часа Карнович продержался. Однако подождем еще немного для верности, чтобы он окончательно дозрел, а там и допросим.

Борис не сразу увидел Карновича. Штабс-капитан забился в угол камеры, сжался в комок, пытаясь слиться со стеной. Этот рослый, на первый взгляд сильный мужчина за несколько часов будто усох, уменьшился в размерах. Поза его напоминала позу младенца в утробе матери, но в лице не было ничего детского — лицо его стало лицом измученного, изможденного старика. Он смотрел на вошедших одновременно с ужасом и мольбой.

— К-кто такие? — В голосе Карновича прорезались остатки прежней агрессии. — Не сметь ко мне входить! Это моя квартира. Я ее первый занял, идите в другие избы!

— Людвиг Карлович, — Горецкий придал своему голосу мягкую убедительность, — Людвиг Карлович, возьмите себя в руки! Это я, подполковник Горецкий. Мне нужны ваши показания.

— Ва-ваше высокоблагородие, — Карнович подпустил в голос слезу, — на вас… на вас вся надежда… будучи изранен в боях за Отечество… немножко бы хоть кокаину, а? Самую крошечку, иначе смерть моя приходит!

Горецкий скривился от омерзения, снял пенсне и жестко произнес:

— Немедленно возьмите себя в руки! Дайте показания о вашем предательстве, о работе на турок, об убийстве английского связного — получите свой кокаин, черт с вами!

Карнович на коленях подполз к Горецкому и, глядя ему в глаза снизу вверх с жалкой собачьей преданностью во взоре, забормотал:

— Все расскажу, все, все! Все, что прикажете… Завербован турецким шпионом Вэнсом в марте месяце…

Горецкий махнул рукой писарю Сидорчуку, тот пристроился на скамье, разложил листы протокола и начал поспешно писать мелким аккуратным почерком.

Карнович охотно и будто бы даже с радостью рассказывал о том, как передавал Вэнсу сведения о количестве и оснащенности добровольческих войск, о контактах командования с англичанами и французами. Он подробно описывал свои встречи с Вэнсом и его связным, который несколько раз приезжал к нему вместо Вэнса из Батума под видом турецкого торговца…

Горецкий внимательно слушал его, следил, чтобы писарь записывал слово в слово. Наконец Карнович закончил говорить и обмяк, будто из него вместе со словами вышел весь воздух.

— Все, ваше высокоблагородие… я вам все рассказал… Теперь бы мне кокаинчику, как изволили обещать.

Горецкого передернуло от этой жалкой угодливости, Борис же отстранил его и спросил жестко:

— Как — все? А про убийство Махарадзе — забыл? Рассказывай, сволочь, как связного убивал и куда дел список турецкой агентуры!

Карнович затравленно переводил глаза с Горецкого на Ордынцева и обратно. Жалобным и одновременно истеричным голосом он заскулил:

— Обещали… обещали мне крошечку… Сил нет больше терпеть. Вы этому подлецу, господин подполковник, зря доверяете — он сам наверняка шпион, он и убил связного этого… А я его не убивал, Христом-Богом клянусь…

— Хватит врать-то! — зло крикнул Борис. — Божьим именем прикрываешься, в аду за это гореть будешь!

— В аду? — Карнович истерично расхохотался. — Да что мне ад! Я сейчас в таком аду горю, что перед ним геенна огненная недорого стоит! Адом он меня пугать вздумал! Вот он мой ад — здесь, в этой камере!

Карнович действительно был страшен. Лицо его было невероятно бледно — казалось, так бледно может быть только лицо мертвеца, но никак не живого человека. Жилы на лбу его вздулись, пот катился градом, руки так тряслись, что он не смог бы выпить стакан воды. Глаза казались совершенно черными, так были расширены его зрачки.

— Вы сами, Карнович, — медленно и сурово заговорил Горецкий, — вы сами в день убийства сказали мне о том, что Махарадзе — английский связной, чем и объяснили участие в этом деле контрразведки. Так кто же еще мог его убить?

— Клянусь, ваше высокоблагородие, — еле слышно произнес Карнович бледными до синевы губами, — Вэнс не давал мне знать о приезде связного, я узнал об этом, только когда информация пришла в контрразведку. Если бы Вэнс знал об этом в Батуме, он бы просто не выпустил Махарадзе в Феодосию. Мне следовало обезвредить Махарадзе, но я не успел в ту ночь, меня солдаты сопровождали, Антонов и Федоренко, их спросите, ваше высокоблагородие…

Голос Карновича стал еще тише, его передернуло судорогой, потом он затрясся от крупной тяжелой дрожи. Горецкий поморщился и протянул ему пакетик белого порошка. Карнович схватился за кокаин как утопающий за соломинку. Он торопливо втянул в себя содержание бумажки, просыпал несколько крупинок и ткнулся на пол, чтобы втянуть их носом с грязного тюремного пола.

Горецкий плюнул от отвращения и вышел из комнаты, жестом позвав за собой Ордынцева и писаря.

— Вы ему верите? — обратился Борис к подполковнику, когда они вернулись в кабинет.

— Несомненно, он работал на турок. Но по всему выходит, что Махарадзе он не убивал.

— Но кому, кроме него, могло понадобиться убийство связного?