Бедный Ротшильд

Первым, о ком Ицик подумал, был рабби Гилель. Теперь уже точно закроют синагогу, в которой он сорок с лишним лет верой и правдой служил Господу Богу и людям; теперь уже точно сожгут эти свитки Торы, которые он носил на руках, как собственных детей; теперь уже точно, одевшись в отрепье, он не соберет у входа молельни ни гроша для нищего Авнера и уже никого не соблазнит родством с кем-нибудь из богачей в Париже и Лондоне. Бедному Ротшильду хотелось бежать ему на помощь, но что-то его удерживало. Страх ли, расчет ли? Наверно, и то, и другое. Что он, безоружный, беспомощный, может противопоставить этой огромной, пышущей ненавистью силе? Деревянную шайку? Березовый веник? Пар?

Почему, терзал он себя непраздным вопросом, Господь Бог устроил так, что там, где богатые, там непременно и нищие, там, где свои, там обязательно и чужие, там, где сильные, там по Его воле и слабые? Разве Он не мог всех одинаково оделить и породнить, чтобы всюду были одни богатые, одни сильные и чтобы во всех странах все — литовцы и русские, немцы и евреи, французы и англичане — были не дальними, а близкими родственниками? Создатель, если Он и впрямь существует, должен бы одарить мир таким чудом, и тогда, может быть, на свете никогда не было бы и никакой розни и никакой вражды между тем, кого Он для родства создал.

Бедный Ротшильд нисколько не удивился, когда вечером того же треснувшего, как стекло от орудийного грохота, дня во двор бани вкатили победные мотоциклы с колясками, груженные какими-то узлами. Еще аптекарь Залман Амстердамский рассказывал, что немцы в каждом городе и в каждом местечке сгоняют всех евреев в одно место, выводят за город и расстреливает. Вот, наверно, настал и его черед.

— Bist du hier der Hausherr? (Ты здесь хозяин?) — спросил у Ицика розовощекий, с пухлыми девичьими губами немец, видно, ефрейтор, явно гордившийся своим чином.

— Их, — сказал на идише банщик, напуганный и сбитый с толку неожиданным появлением немцев.

— Wie heisst du? (Как тебя зовут?)

— Ицик.

— Familienname? (Фамилия?)

Ицик замешкался. Он не понимал, зачем им понадобились все эти ненужные подробности, ведь у них для всех евреев только одна обвинительная фамилия — юде, но без колебания, чуть ли не с гордостью ответил:

— Ротшильд!

— Habt ihr gehoert, Leute? (Слышали, ребята?) — задорно обратился немец к своим сослуживцам. — Direkt phantastisch! Holt nun aus euren Buendeln die Waeschе heraus, die ihr mitgenommen habt! Herr Rotsсhild persoenlich fuer uns, deutsche Soldaten, den Dampfbad heizen. Wir werden uns im Dampfbad zur Genuege amuesieren, damit wir den Staub der verflixten litauschen Strassen loswerden. (Это просто невероятно! А ну-ка доставайте из своих узлов сменное белье! Герр Ротшильд, сам герр Ротшильд нам, немецким солдатам, баню натопит, и мы смоем с себя пыль этих проклятых литовских дорог.)

Ицик был уверен в том, что после того, как солдаты смоют с себя боевую пыль треклятых литовских дорог, они выведут его в густой ельничек за банькой и в знак благодарности за горячий пар весело пристрелят.

— Beeile dich! Von diesem Staedtchen muessen wir bis nach Moskau noch eine ganze Strecke trampeln! (Поторопись! Нам еще от вашего местечка до Москвы топать и топать!) — сказал с дружелюбной, словно приклеенной к розовым щекам улыбкой ефрейтор.

— Я только воды принесу… Воды нужно много… Какая баня без воды? Он вассер из а бод нит кейн бод, — закончил он на идише.

— Ja, ja, herr Rotsсhild! Eine Dampfbad ohne Wasser ist doch keinen Groschen wert! (Да, да, герр Ротшильд! Баня без воды и гроша не стоит!) — хором согласились победители.

Бедный Ротшильд снял с гвоздя коромысло, поддел ведра, перекинул через плечо и зашагал к реке.

Вилия, как и время, спокойно текла в вечность, и ее струи переливались в сумерках расплавленным серебром.

Где-то над лесом жалобно прокричала заблудившаяся птица, и Бедный Ротшильд взглядом благословил ее полет.

Ицик зачерпнул полные ведра воды, поправил сползавшее коромысло, но не повернул ни к родной хате, где просвиристело его безмятежное детство и пролетела юность; ни к деревянной баньке, где со сменным бельем его ждали немцы, измотанные треклятыми литовскими дорогами, а вошел с полными ведрами в реку, в ее тихий и загадочный поток.

Он входил в нее все глубже и глубже, не сбрасывая с плеч коромысла и медленно приближаясь к стремнине,

пока любезный сердцу звездный небосвод-родственник во всю ширь не распластался над ним;

пока не сомкнулись над ним переливающиеся расплавленным серебром воды-родственники;

пока заблудшая птица-родственница не накрыла его своими черными неистовыми крыльями и трижды в сумерках жалобно не прокричала:

— Бедный Ротшильд! Бедный Ротшильд! Бедный Ротшильд!