Бег по краю

Потом она стала говорить о том, что он единственное, что у неё осталось в жизни, а он пренебрегает ею и бывают дни, когда он совсем её не замечает и не скажет ей ни словечка, а если они и разговаривают, то она прекрасно видит, что он совсем её не слушает, а витает в облаках и отдаляется от неё всё дальше, отгораживаясь возводимой по кирпичику стеной.

– Никуда я не отдаляюсь. Имею я право на личную жизнь или нет? И почему ты роешься в моём столе?

Лидия Андреевна попыталась взять себя в руки, чувствуя, что желчь продолжает разливаться дальше по её думам, будто мазутная плёнка по успокоившейся после грозы равнинной полноводной реке.

– Я роюсь? Что ты! Тебе показалось! Я искала, наверное, у тебя калькулятор, а ты его унёс на занятия.

Потом они сидели за круглым столом на кухне и пили чай с овсяным печеньем. Лидия Андреевна решила, что ужинать глухой ночью уже ни к чему, макароны отвратительно подгорели, и вообще она их, может быть, оставит себе на утро.

Лидия Андреевна опять осторожно завела с сыном разговор, что он очень отдалился в последнее время. Она, конечно, понимает, что у него есть право на личную жизнь и свои секреты, но он должен помнить, что у неё в этом мире никого не осталось. Гриша ответил, что если он и избегает её иногда, то лишь потому, что его печаль нуждается в одиночестве. Грише очень хотелось отвоевать право на личную жизнь, но он совсем не желал жить тайной от матери жизнью (Ах, если бы она смогла понять его!), и ему показалось, что сейчас это может быть уместно, так как матушка была нежна, полна внимания и доверительности. Ему хочется свободно приводить девушку, которая у него недавно появилась, в квартиру, в свою комнату, – и не чувствовать себя цирковым пуделем с воздушным бантиком на шее, которого вывели погулять на длинной шёлковой верёвочке и он всё время ощущает, как ошейник вгрызается в шею, а узел бантика напоминает сцепленные на горле пальцы. Ему так нужно стать хозяином в доме, где полновластным собственником всего была мама!

Сердце Лидии Андреевны опять стояло на краю обрыва и осторожно заглядывало в пропасть. Неужели ей суждено сейчас потерять и его? Только не это. Нет, она, конечно, больше не будет показывать своё неприятие симпатий своего чада, Василиса дала ей страшный урок… Но ведь если бы дочь не захотела свободы от неё и не нашла в Илье того, чего у него не было и в помине, очаровавшись не его достоинствами, а собственной жаждой любить, то их семья была бы сейчас вся в сборе под этим розовым абажуром? Неужели всю свою жизнь она катила в гору камни, желавшие, чтобы их оставили на обочине и они поросли бы серым мхом?

Её замешательство было похоже на колебание воды, когда бросаешь в своё отражение камень. Когда она представила сына в его детской с чужой женщиной, она почувствовала, что ревность снова захлестнула её, будто волна лодку, болтаемую на привязи далеко от берега, так как выше «спустили море» и вода поднялась. Там, где была земля под ногами и в неё можно было уткнуться разбитым носом, как в материнские колени, теперь была холодная заболоченная вода.

Ещё больше Лидия Андреевна расстроилась, когда узнала, что девушка сына никакая не студентка, а портниха в ателье, но он будет её уговаривать учиться, а нынешняя её специальность пригодится всегда: и подработать можно, и детей она обшивать будет. Последние слова совсем расстроили Лидию Андреевну. Ну и ну. «Ладно, хоть не продавщица овощей», – злорадно подумала она, приказывая себе не ревновать. Потом подумала: «Ладно, быстрее пропадёт интерес. С этой проблемой я как-нибудь справлюсь». На неё смотрело доброе, доверчивое и беспомощное лицо сына, раскатанное скалкой её взгляда.

80

Мысль, что он спокойно сможет приводить Машу к себе домой – и они будут втроём пить чай как семья, приводило его в эйфорическое настроение. Он почти не вспоминал, что недавно потерял сестру и папу.