Бег по краю

По мере того как сын рос и все меньше требовал от нее неусыпного внимания, все больше становились ее любовь и нежность. Когда он обвивал своими пухлыми ручками ее шею, прижимаясь к ее груди, она вдыхала молочный запах его кожи, будто наркоманка кокаин, теперь точно зная, что смысл ее жизни – это крепко держать детей за руки, сжимая в кулаке тепло их ладошек, точно сокровище.

Позже пришел страх, что дети вырастут – и она станет им совсем ненужной и чужой, они смогут вполне обходиться без нее. Впервые эта мысль возникла, когда дети уехали со свекровью на два месяца на дачу. Сначала она почувствовала радостное предвкушение выходных, что частенько посещало ее в молодости, когда она не была еще шестеренкой отлаженного механизма семейной жизни и могла себе позволить замереть и нежиться до полудня в постели, зная, что торопиться некуда: вся жизнь впереди, а до понедельника еще целых два дня безмятежной свободы семечка одуванчика, парящего на ветру на своем парашюте. Но уже через три дня она места себе не находила и не могла дождаться выходных, чтобы рвануть на дачу. Ее больно укололо то, что дети были вполне счастливы и без нее и встретили ее так, будто они совсем не расставались, обрадовались лишь привезенным им игрушкам. Она, точно потерявший руку, чувствовала ее живую плоть, но видела в зеркале лишь отражение безвольно свисающего тряпкой рукава. Однако в воскресенье она уже не знала, как уехать, чтобы не оставить детей в слезах. Сын крепко обнимал ее за ногу, не давая шагнуть. Дочь стояла в дверях, смотрела на них – и глаза ее наполнялись влагой, словно васильки при выпадении вечерней росы от охлаждающегося воздуха.

90

Старость пришла как-то незаметно. Вернее, Лидия Андреевна чувствовала себя еще молодой, несмотря на все события, что придавили грузом могильной плиты к земле. Старость таилась где-то в прибрежной осоке лягушкой, сливающейся с прошлогодней листвой, – и вдруг прыгнула. Не подкралась, а именно прыгнула, плюхнулась на голое тело, подставленное солнечным лучам, мокрой жабой, но сама испугалась, отскочила, попав на разгоряченную кожу… Оставила ощущение брезгливости, неясного страха и мыслей о неизбежном. Лидия Андреевна совсем не чувствует себя старой, невзирая на все свои потери, пригибающие к земле, будто внезапно выпавший снег еще зеленые листья. В юности она не чувствовала себя молодой. Теперь не ощущает старой. Ей все еще кажется, что жизнь впереди, хотя впереди ее не ждет ничего, кроме тоскливого переползания изо дня в день, что походят друг на друга, словно серая холодная галька. Сама она все больше напоминает ту лягушку – с кожей, покрытой коричневыми пятнами ржавчины и бородавчатыми наростами, с отвисшим зобом и выпученными под толстыми линзами очков глазами, не ждущей уже своего царевича. Все необратимо.

Это было странно, но она казалась себе еще молодой и совсем не ощущала возраста. Почему все так устроено: все уже знают, а ты еще не догадываешься? Самозащита? Сжигаешь прошлогоднюю листву, но новая молодая трава, упрямая, похожая на нацеленное в небо копье, не растет. Возраст упрямо напоминает о себе выросшими детьми, утратой возможности реализоваться, появляющимися, словно грибы после осенних дождей, болячками. Будто вытягивала она из барабана лотерейные билетики, раскручивала один за другим… – И вот чувствует, что барабан почти пуст, рука ощущает его гладкие пластмассовые стенки, совсем не холодные, но какие-то неживые… Потом нащупывает в барабане несколько билетиков – и боится раскрыть… уже зная наверняка, что счастливого среди них все равно не найдешь… Лохотрон… Возраст сам по себе образует некую защитную скорлупу, эмоциональные реакции слабеют. Она уже почти и не страдает от одиночества, но чувствует, что оно медленно окутывает ее, как туман, подбираясь сначала к ногам, что уже не бегут навстречу новой любви и неизведанному, потом размывает очертания предметов и вещей – и ты перестаешь видеть на расстоянии вытянутой руки…