Бег по взлетной полосе

– Этот аэропорт был построен в пятидесятые годы прошлого века, но с девяносто девятого не функционирует: считается, что областной, более новый, вполне справляется с пассажиропотоком, – поясняет Кит, поправляя широкие лямки. – Десять лет назад тут пробовали проводить какие-то автогонки, но идея загнулась.

Дождь накрапывает все сильнее, наш шаг ускоряется.

По мере приближения к мрачной постройке я замечаю высокую траву в стыках плит и молодые деревья, выросшие прямо перед дверями входа. В провалах кирпичной кладки и выбитых окнах завывает ветер.

Кит сжимает мою руку, отправляет ее в карман своей толстовки и увлекает меня за угол.

В поле за ангаром я вижу самолеты.

Душа трепещет, на глаза наворачиваются слезы – крылатые машины напоминают о счастье, детстве, весне и улыбке папы. Но их шасси вросли в грунт, на фюзеляжах образовались рыжие потеки и бурая плесень: эти птицы давно не видели неба.

– Кладбище самолетов. – Кит останавливается и смотрит вперед, в его глазах мечется тоска и боль. – Даже если упырь станет наводить справки – ни папаша, ни друзья брата не знают, что я бываю тут. Два года назад, после смерти отца… – Он осекается. – Твоего отца… Я жил здесь почти все лето. Раньше бортов было больше, но их постепенно распиливают и увозят в утиль.

Дождь хлещет в лицо, но я не спешу укрыться от стихии. Стою под сенью мертвых добрых великанов, навсегда прикованных к земле, и вспоминаю отца в наш последний вечер в парковой кафешке.

– Папа летал на таких? – В священном трепете поднимаю голову и разглядываю бело-голубые бока самолетов.

– Нет. Он летал на семьсот тридцать седьмом. На большом пассажирском лайнере. Его базовый аэропорт располагался в Сибири, но география полетов была обширной: рейсы в курортные города, в обе столицы, в областные центры, в том числе и в наш «новый» аэропорт… А это – ИЛ-76ТД и ЯК-42Д. Они исполняли чьи-то мечты, когда отец еще учился в школе. Пойдем!

Кит переплетает наши пальцы и проходит чуть дальше – к гостеприимно опущенному трапу у хвоста.

Я пораженно молчу. Папа любил говорить о работе: об интересных местах, где он побывал, о хороших людях, с которыми волею судеб встречался. Мне нравились эти разговоры, но Кит оказался куда более благодарным слушателем.

В салоне царит запустение и хаос: снята обшивка, с потолка свисают клочья разноцветных проводов, выдраны и повалены сиденья…

– Из ста двадцати осталось шесть, – снова читает мои мысли Кит. – Но у этого самолета есть огромное преимущество: в сохранности пол, и мы хотя бы не переломаем конечности.

Он избавляется от рюкзака, плюхается в кресло и вытягивает вперед ноги в грязных кедах. Одухотворенно улыбается и приглашает меня присоединиться. Космос в его задумчивых глазах притягивает магнитом, я рискую утонуть в них, забыть обо всем и пропасть.

Без сил падаю рядом и двигаю к стенке пожитки.

В иллюминаторе слева гнутся ветви далеких деревьев, по пыльному стеклу медленно сползают прозрачные капли. В груди гудит и вибрирует ток. Моя бредовая фантазия о преданном парне в летной форме отчего-то больше не кажется абсурдной.

Внезапно понимаю кое-что, и вопрос тут же срывается с языка:

– Ты все еще мечтаешь о небе, Кит?

Он долго и пристально смотрит на меня, затем прерывает сеанс гипноза и отводит взгляд. Глубоко вздыхает и хлопает ладонями по откидным подлокотникам.

– Это место – музей потерянных смыслов, несбывшихся надежд и тщетных попыток. Но с тобой даже здесь я верю в лучшее.

…В маленькой теплой кухне, залитой нестерпимо ярким солнцем, чудесно пахнет чем-то родным и знакомым. Руки не слушаются, кожу покалывают миллионы иголок, я сладко потягиваюсь и намереваюсь стянуть с тарелки аппетитный румяный пирожок, но мама, одетая в строгий деловой костюм, перепачканный мукой, сидит за столом и плачет. Я зову ее, но голоса нет – она не слышит, не реагирует, не замечает.

Вздрагиваю и просыпаюсь, Кит размыкает уютные объятия и щурится. Толстовка у его шеи промокла от моих слез. Медленно возвращается осознание: подняв подлокотники, мы, крепко прижавшись друг к другу, просто уснули.

За бортом сгустились серые сумерки, пустой желудок сводит, а смутная тревога давит на грудь. Гребаный урод рыщет где-то поблизости, но с мамой ничего не должно случиться. Она еще не вернулась, и дурной сон не может оказаться вещим.

Голод гонит нас к цивилизации: с сожалением покидаем салон, прощаемся с самолетом, и по заросшим плитам и мокрой траве бредем к выходу.

С тоской оглядываюсь: огромные добрые птицы безмолвно глядят нам вслед. У них отняли двигатели-сердца, их лишили неба… Их удел – несбывшиеся мечты, потерянные надежды, не ставшие реальностью сказки. А мое сердце как сумасшедшее бьется о ребра. Оно все еще при мне. Оно живо, когда рядом Кит.

– Это место похоже на мою нынешнюю жизнь, – говорю я, и голос заглушает тишина. – Но с тобой я верю, что лучшее ждет меня впереди.