Бега

Появление Стасика в гостиной было встречено восторженным гулом, а Белявский, сообразив, что хорошего ему ждать не приходится, даже повис у Бурчалкина на шее, пытаясь его по-родственному облобызать. Отлепив от себя Гурия Михайловича, Стасик жестом утихомирил восторги и предложил компании своего брата:

— Познакомьтесь — Бурчалкин-старший.

После Инги Драгунской Роману представили еле живого от смущения «Кафку».

— Мир тесен, — констатировал он с возмущением, после чего сжался, потух и старался больше не разговаривать.

Когда очередь дошла до Карины, она откинула голову назад и уставилась на Романа с той беззащитной истомой, от которой начинаешь говорить трубным голосом и чувствуешь, как на ногах прорастают шпоры.

Этот фортель был проделан не беспричинно, а с прямой целью уязвить Стасика, о котором ей стало кое-что известно такое… Но Бурчалкин-младший впился глазами в «Голубого козла» и, казалось, не замечал ничего другого.

— Ну, как вы находите? — сказал хозяин, перехватывая взгляд символиста и всхлипывая потухшей трубкой. — Какое ваше мнение?

Гости сгрудились за спиной Стасика, и лишь Карина с вызовом отошла к зеркалу, в котором, впрочем, просматривалось все, что происходило у противоположной стены.

«Никому нельзя верить! Никому! — думала она, поправляя для видимости прическу. — Герасим Федотович прав: наглый Бурчалкин картину не рисовал. Он променял меня — я-то дура вырядилась! — на эту бельмастую козлиную рожу».

«Как бы ее утащить? — размышлял Стасик. — Не хватать же ее со стены». Его пульс стучал, как минный механизм.

— Незрело, — процедил он, забывая, что рядом Карина и что он «автор». — Я, Иван Сысоевич, предложил бы вам кое-что другое… А это слишком реалистично. Убогая игра линий…

Золотарь подавился дымом и закашлялся, отыскивая взглядом Белявского.

— Но позвольте, маэстро! — заегозил тот. — Это, может, с вашей высокой позиции… Но для нас, простых… э… интеллектуалов — это вещь! Модерн! Украшение быта!.. И вообще нам пора к столу, — завершил он с наглой уверенностью. — Соловьев, Иван Сысоевич, баснями не кормят.

Первую выпили за квартиру. Второй тост предложили за хозяйку дома. Но Анюта все еще хлопотала на кухне с пирогом, и потому выпили за дам вообще.

Стасик успел сделать Карине хитрый знак фужером, как бы выделяя ее из «дам вообще», но ни ответного сигнала, ни молчаливой благодарности не получил.

К третьему тосту объявились новые гости.

В комнату вошла поклонница Хемингуэя, но уже без пледа, а за ней сияющий Лесипедов в умопомрачительном пиджаке, отливавшем натуральным селедочным серебром. Шеи у Лесипедова, как известно, не было, но галстук на нем был.

— Подвела, подвела меня «Волжонка»! — сообщил он, покручивая ключом на цепочке вокруг пальца.

— Штрафную ему! — диким голосом заорал Белявский. — Дайте-ка мне стакан из-под карандашей.

— Нет, нет, — запротестовал Лесипедов. — Я теперь и пива не пью. Машина!

Лесипедова стали уламывать. Он, видно, только этого и дожидался и забегал по комнате, приговаривая:

— Машина, товарищи. «Волга»!.. Совершенно новая…

Только разжевав каждому, что машина у него своя, новая, не казенная и не прокатная, он успокоился и облегченно выпил три рюмки подряд.

Гости отметили акробата аплодисментами.

Лесипедов поклонился и тут же попросил Романа поменяться с ним местами.

— Мне поближе к окну, — пояснил он. — А то во дворе мальчишки чиркнут, знаете, гвоздиком на крыле «словечко»!

Тосты возобновились. Лесипедов отлично прижился у окна и, хотя сидел к столу вполоборота и ел с тарелки на весу, нити разговора не терял. Быстро опьяневший Кытин смотрел на него недобро. И машина Лесипедова, и пиджак его, и белотелая подруга его вызывали в нем нехорошую, нетоварищескую зависть, совладать с которой он не мог.

В середине вечера обозначивший себя за тамаду Белявский зажегся на проникновенный спич.

— Товарищи! — сказал он, дожевывая для членораздельности что-то. — Пора выпить за простых людей. Все мы, конечно, ценим Герштинга, Баха и кого там еще, я не знаю. Но согласитесь, что прожить в наше время — это ведь тоже искусство! И какое! Ведь оно…

Однако в чем себя искусство заключает, гости не узнали.

— Мальчик! — закричал в окно Лесипедов. — Ты чего крутишься у машины? Может, написать чего хочешь, а? Ну погоди, я тебе!

Со двора донесся мстительный смех.

— Простите, — сказал Лесипедов и, прошаркав по коленям Кытина, выбрался к дверям.

— Так вот о чем я, — снова овладел вниманием Белявский.

— Есть жизнь, которая сплошное творчество, и есть, которая сплошная борьба белковых тел…

— Прошу прощения, — перебил Лесипедов. Он извиняющее развел руками и, тыкаясь об стол, проделал маршрут обратно.

— Это хорошо, что ты вернулся, — сказал Белявский. — Я как раз хочу выпить за людей, которые умеют жить. Лесипедик, будь другом, надень пиджак.

— Зачем?

— Так надо.

Лесипедов надел.

— Так. Подтяни галстук.

Лесипедов подтянул.

— Так вот, попробуйте определить его место на земле. По одежде, так сказать, внешности, благосостоянию…

Конферансье-акробату затея понравилась. Он вытянул голову, и повертел ею, как это делают, отыскивая в театре знакомых.