Бега

«До поры до времени Александр Капитонович Епонский, проживающий в Малом Сыромятном переулке, в доме № 5 кв. 1 (вход со двора), считался нашим простым человеком. Но вот пронесся слух, что он, член профсоюза работников торговли и активный семьянин, по ночам ест салат из куриных пупков, а запивает чуть ли не молоком колибри…

— Так просто до пупка не доберешься, — говорили работящие, любящие свое дело соседи по лестничной клетке. — Колибри на зарплату не выдоишь!

Но Епонский молчал, будто пупков в рот набрал. А ему бы самому пойти в ОБХСС да рассказать бы.

Ну дали бы ему лет пять, пусть даже десять, но сколь очистилось бы у него на душе. А главное — кончились бы лестничные пересуды и неудовольствие трудящихся.

Но он не пошел, пока за ним не пришли…

И вот он сидит. Сидит перед нами — человек-колибрипийца. „Аль Капонэ“ — так звали Александра Капитоновича товарищи по овощной базе.

— Как же дошли вы до жизни такой? — спрашиваем мы. — Ведь учились в нашей школе, собирали лом, заливали норки сусликов. И вот… Ведь нехорошо?

— Чего же хорошего?

— Вам бы взять бы да не воровать бы, — говорим мы.

— Да, мне бы взять бы, — соглашается он. — А что — писать будете?

— Еще бы! — говорим мы.

— Тогда пришлите газетку в камеру, — просит он. Дверь камеры захлопывается с металлическим стуком.

— Вам бы пойти бы да рассказать бы! — кричим мы вслед.

За дверью слышится тяжелый вздох. Вздох человека, оторвавшегося от коллектива.

— Ну что же, — думаем мы. — Аль Капонэ — алькапоньево. С этим пора кончать.

Вик. Кытин»

За стеной в кабинете зам. редактора Яремова не утихали шум и все те же возбужденные голоса. Казалось, там передвигают шкаф, а на деле шел творческий спор между Романом Бурчалкиным и автором фельетона Виктором Кытиным; в качестве третейского судьи выступал сам Кирилл Иванович Яремов — представительный и несколько надутый мужчина, походивший лицом на африканского вождя в белом исполнении.

— Как тебе влезло в голову переделать Александра Капитоновича в Аль Капонэ? — наступал Роман. — При чем тут Аль Капонэ?!

— Такова правда жизни, — упирался, покрасневши, Кытин. — Так звали его товарищи по овощной базе.

На лице Кирилла Ивановича выразилось недоверие, но словами он это не подтвердил. Он не любил спешных решений.

— Ты хочешь сказать, что товарищам из Овощной базы крайне дорог и близок язык мафии, — усмехнулся Роман. — Ну, а пупки-то при чем, Кытин? Это же курам на смех!

— Это художественный прием, — жалобно посмотрел на колеблющегося Яремова сочинитель. — Без пупков не будет фельетона.

— И не надо, — сказал Роман. — После суда фельетоном не машут.

— Кхм, тут вы, Бурчалкин, не правы, — наложил вето Кирилл Иванович. — Суд — помощник в нашей работе, после него не бывает опровержений. — Больше всего на свете Яремов боялся мышей и опровержений. — И вообще надо помнить о воспитательном резонансе. Не так ли?

Стасик между тем исчитал полосу целиком и в ожидании брата размышлял: глуповат ли Кытин от рождения или просто нуждается в деньгах? То, что одно не исключает другого, он ненароком упустил.

— Здорово, пропащий! — оборвал размышления голос брата. — Ты с чего это прискакал? Опять проигрался?

Стасик поднялся с кресла и, распахнувшись в улыбке, обнял брата за плечи.

— Эх ты, морда, — сказал он с грубостью, которую можно было принять и за нежность. — Соскучился я по тебе смертельно. Ну, а кроме эмоций, есть еще и дело. Только скажи сразу: брат ты мне или не брат?

— Сколько тебе? — сказал Роман. Он был догадлив.