Беги, Алиса!

За эту неподдельную ребячью радость Деметрио можно было простить все. Я согласилась на домашний ужин, при условии, что готовить мне не придется. Мужу было все равно, он положил трубку и перезвонил через четверть часа, с энтузиазмом рассказав, что готовку возьмут на себя мать и сестра, а торжественное мероприятие состоится не у нас, а в семейном доме Мендес. Я согласилась. Праздники семьи мужа всегда были масштабными, с обилием еды, шумных гостей, объятиями и поцелуями, но самое прекрасное в них – из этого дома всегда можно как уйти в собственную берложку, так и остаться до самого конца.

* * *

Несмотря на то что семья Мендес освободила меня от готовки, я все равно сбежала с работы пораньше, чтобы принять участие в приготовлении торжественного ужина. Отлынивать было неудобно, в конце концов, праздник планировался в мою честь. К тому же требовалось ограничивать аппетиты домочадцев. Дай волю матери и бабке Деметрио, они бы созвали на праздник всю улицу и приготовили еды на целую роту солдат, а мне хотелось чего-то более камерного. К тому же я собиралась приготовить хотя бы несколько блюд из русской кухни, которые спустя два года все еще воспринимались в семье как экзотика. Больше всего Мендесы любили винегрет, а также тот кулинарный кошмар, который у меня на родине почему-то называют мясом по-французски, хотя нигде во Франции я его не ела и не видела. Что до остального, то Мендесы не любили ни борщ, ни пельмени, а поскольку я не особо много готовила, то отдала кулинарные изыски на их откуп.

Деметрио был единственным сыном в большой и довольно заполошной семье, разродившейся целым выводком дочерей, потому единственного мальчика воспринимали как божество. Только божество надежд не оправдало, склонив чашу весов своих сексуальных предпочтений на иную сторону. Мендесы, естественно, о происходящем знали, учитывая криминальную биографию сына, дважды по молодости задерживаемого полицией за хулиганство. Потому его скоропалительная женитьба на мне вызвала у них противоречивые чувства: облегчение, смешанное с опаской. А вдруг эта настырная иностранка не наставит нашего мальчика на путь истинный, а – напротив, столкнет в пропасть? Больше двух лет ко мне присматривались, готовясь в случае необходимости впиться в горло, но позже страсти улеглись. Говоря обо мне с соседями, которые, естественно, о пристрастиях Деметрио знали, Мендесы говорили: наша милая Алиси…

Их старый дом находился совсем недалеко от площади Камоэнса в исторической части города, в пяти минутах ходьбы от площади Росиу. Трехэтажный дом глубокого синего цвета был втиснут между двумя другими – для Лиссабона дело обычное. Мендесы ютились на первом этаже, сдавая остальные комнаты туристам, что было весьма прибыльно, учитывая желание путешественников не переплачивать за дорогу к ближайшим развлечениям района Байра-Альту. До аэропорта тоже было всего семь километров, потому комнаты у Мендесов редко пустовали. За рюмочкой мадеры бабка Деметрио, а то и его мать, периодически пускались в пространные воспоминания, сколько усилий им стоило сохранить дом и не позволить превратить его в руины. Кажется, они ждали подобных откровений от меня, но плохой португальский спасал от лишней откровенности. Я говорила: мама недолго работала в театре, отец после развода эмигрировал, а мой первый муж умер от инфаркта, – получала свою долю сочувствующих вздохов, и на этом болотце опасных разговоров затухало.

Свою долю в семейный ужин я вложила в виде десерта и мадеры, которые купила в лавке неподалеку от дома на площади Росиу, клубящейся разноязыким многолюдием. Иногда мое ухо вылавливало обрывки русской речи, и я инстинктивно подавалась вслед, чтобы тут же отпрянуть. Сегодня на пути соотечественники не встретились, а Роза, хозяйка лавки, продавая мне вино, заговорщически подмигнула.

– Кажется, у кого-то есть повод выпить рюмочку, а? – хмыкнула она.

– Да, дорогая, я дождалась, – подтвердила я и пригласила зайти вечерком. Роза обещала, а я, забрав покупки, отправилась к Мендесам, которых спустя два года так и не смогла назвать своей семьей.