Беглец

АПРЕЛЬ

Артур пишет Любе

Бесценная и неповторимая! Второй акт драмы «Непредумышленное убийство» наполнил меня грустью. У автора явно нет ни тени сочувствия погибшему. Мне остается утешаться лишь тем, что хотя бы в одном плане моя роль соблазнителя была выполнена успешно: я лишил тебя литературной невинности, спровоцировал на создание настоящего литературного произведения. В нескольких местах смеялся вслух. Если ты продолжишь этот путь, возмездие не заставит себя ждать: творческие искания, обиды отказов от редакций, тщетные попытки обзавестись литературным агентом, ревность к успехам других литераторов и весь прочий набор страданий, связанный с этим ремеслом.

Но что меня по-настоящему добило, это проницательность вашего Халиба. Он даже разглядел татуировку на твоем лбу. Не добавить ли к ней череп и кости? Простая свастика выглядела бы менее зловеще.

Неужели он прав, и у нас никогда не будет первых поцелуев на ночном пляже?

Ни твоей «виноградной кисти» под моей ладонью в сумраке автомобиля?

Ни репродукции с картины Ренуара над кроватью в номере мотеля?

Какая ненужная жестокость! Зачем — за что — нужно так обделять себя радостями жизни?!

Воспаленное целомудрие — редкая болезнь в наши дни. Остается слабая надежда, что рано или поздно и от нее придумают таблетки. Другой вариант: что ты поймаешь Бориса на адюльтере и всплывет идея возмездия. Вообще как-нибудь спроси его, что он предпочитает: жену верную, но нелюбящую или любящую — но неверную?

На днях прочитал-прослушал сборник милых рассказов Джона Гришама. В одном описывается обитатель старческого дома, который в свои восемьдесят четыре года отказался подчиняться приличиям и лапает всех женщин, приблизившихся к нему на расстояние вытянутой руки, не спрашивая их согласия, не обращая внимания на их возраст и внешний вид. Наверное, после восьмидесяти и я последую его примеру. Осталось ждать совсем недолго.

Ты действительно воображаешь, что я был бы счастлив в христианской коммуне Онейды? Судя по твоему описанию, эти люди просто устроили себе ГУЛАГ с дру — гим уставом, по-другому выстроили бараки, иначе натянули колючую проволоку. Запретить счастье долгих и нежных семейных отношений — это ли не предел глупости?! Лишить себя сияющих детских лиц, возможности видеть, как твой ребенок приобщается к чудесам бытия, тянется к даримым тобою игрушкам и сладостям? Что, кроме жалости, может вызывать такой способ существования?

ЛИСТОВКА

Брак — это храм человеческой близости, любви, взаимопомощи, пестования детей. Невыполнимое требование к супругам никогда больше не влюбляться есть главная угроза целостности и прочности этого храма.

Только научившись ценить невечную

любовь, ценить спутника жизни со всеми его/ее слабостями и недостатками, мы сможем сохранить семейный храм, дать своим детям возможность вырасти в спасительном домашнем тепле.

Отдельно хочу описать фильм, который называется «Номер 51 по Берч-стрит». Он сделан в полудокументальном ключе. Режиссер средних лет рассказывает о своих родителях, о семейной жизни, о еврейской среде. Его мать внезапно умерла от воспаления легких, и, к изумлению родственников, овдовевший отец, семидесяти с лишним лет, через три месяца женился на своей бывшей секретарше, с которой он работал тридцать лет назад. Другое шокирующее открытие: оказывается, все годы семейной жизни мать вела подробный дневник. Кроме того, она изливала душу психиатру. Дневник полон горьких чувств по отношению к мужу, к судьбе, к утраченным надеждам. Муж хорошо зарабатывал, был внимателен к семье и детям, не пил, не изменял, по крайней мере, в открытую. Так что женщина как бы не имела никакого права быть несчастной. Но была. Или чувствовала себя таковой.

Далее позволю себе историко-социальное отступление, которое ты, конечно, можешь обозвать обычной «артуровской пропагандой», но можешь и вслушаться объективно и непредвзято.

В течение многих веков здание социума у разных народов возводилось с помощью семейных кирпичиков, и их крепость и цельность справедливо считались важнейшим условием сохранения прочности общественного здания. Религия спешила на помощь и вырабатывала строгие правила супружеских отношений. Любовные измены осуждались и карались, католики и мусульмане запрещали развод, православные же настолько усложнили его, что в средние века жену было проще отправить в монастырь, чем получить разрешение развестись с нею.