Беглец из рая

«Видно, что-то нарушилось Божеское, заветное, и мир пошел в раскоряку, причудливо изъеденный червием. Когда-то и Зулус (речь идет о бывшем военном из материнской деревни Хромушина. – А. Б.) был пареньком природным

, прилежным, а нынче похож на броневую машину, лишившуюся одного трака; елозит, вспарывая дернину, взревывая и пуская выхлопной чад, но не выбраться ему из болотного тягуна на город, откуда открываются цветущие долины. И сила вроде бы есть, но куда ее деть? Теперь нет для Зулуса любви, но только зов крови, а мертвый человек для него – падаль и бревно, по которому жалость излишня. Может, он один такой оглашенный, причудою жизни выпавший из человеческого порядка и сейчас страдающий за всех, перенимающий на себя все вины человечества?

Да нет же, вся Россия от края до края нынче, увы, живет по логической системе сбоев…».

В личутинском романе мотив заблудшего человечества, как мы видим из процитированного, противостоит христианской идее искупления через страдание и сострадание. Основной признак расчеловеченности, по Личутину, – утрата способности к любви как духовному чувству. По законам социал-дарвинизма, остается лишь зов плоти, крови. Вопросы жизни и смерти обретают тогда однозначно биологический смысл. Отсюда – череда смертей разных персонажей, завершающаяся смертью потерявшего дочь Зулуса. Таковы трагические следствия «системы сбоев» в природе вещей.

В «Расколе», «Скитальцах», «Беглеце» помещение автором героев в странные, необычные, экстремальные, невыносимые обстоятельства побуждает их к переходу в трансцендентные состояния, раскрытию неких сверхчеловеческих сил личности, позволяющих читателю заглянуть «по ту сторону» жизни и смерти.

Какова природа национальной личности, движущейся из глубин истории – в нынешние времена? Какие неведомые свойства сокрыты в человеке и раскрываются в экстремальных ситуациях переходного времени? Всё это вопросы национального самопознания…

В современной русской прозе проявляются разные ментальные переживания – «истязающее душу одиночество, тоска по лучшей доле», «гнетущее унынье», «эта безлюбовная одинокая жизнь», что столь «глубоко корежит, портит человека», и неизбывное чувство отторженности у пленника обстоятельств:

«Темная бездна вдруг открылась передо мною, и я в это мгновение (в момент смерти матери Хромушина. – А. Б.) ясно представил то, что отчаянно прятал от самого себя, – я остался один на всем белом свете; вот отчего так цеплялся за Марьюшку, ибо боялся осиротеть. Последняя защита… окончательно рухнула».

В преодолении этого мертвого слоя задействована не умершая еще душа, на дне которой сохранились воспоминания о золотой поре детства, о счастье материнской любви. Это – единая и порой единственная точка отсчета, задающая возможность человеческого воскресения, но и искаженность развития человека, от себя давно отступившего. Недаром первые две части пятичастного личутинского «Беглеца» проходят под знаком Матери-спасительницы, а третья открывается признанием невосполнимости утраты, вместе с которой обрывается родовая нить: «Со смертью матери… обсеклось, отступило от меня в потемки бытия родовое обиталище, земля отичей и родичей, коей утешал себя в горестные минуты».

Так что же остается людям? нашему герою? где искать спасение? и возможен ли рай успокоения в его мятущейся душе?

В противовес сковывающим формам мира внешнего, отчужденного столь важен для Личутина человек сокровенный, внутренний – самораскрывающийся в свободных движениях души на своем личном пространстве. Еще в 70‐х образ философа получил эпитет «домашний» в одноименной повести Личутина о Баныкине и его жене. Автор остался один на один с героиней в повести «Вдова Нюра», заглянув в сновидческие и дневные грезы одинокой охотницы. И в романе о «беглеце» герой сознательно отделяет себя от внешне-показной, парадно-официальной стороны жизни. Это именно беглец из сотворенного в расколотом обществе элитарного «рая», «блаженного острова» псевдодемократии. Подобно герою «Хромого беса» Лесажа (ср. созвучие фамилии личутинского героя – Хромушин), автор словно поднимает крыши, прикрывающие частную жизнь нынешних людей в деревне и городе: заглядывает вместе с читателем в дома, открывает бытовые обстоятельства, слушает вольные речи русского человека в застолье и «кухонных» революциях, даже проникает в мысли и чувства, сокрытые в глубинах человеческого «я».

Что же там? к чему стремится сокровенный, подлинный – отринувший свару за власть и участие в разграблении многострадальной своей отчизны – человек?