Беглецы из ниоткуда

Истомин почувствовал, что дыхание пресеклось: хотел набрать побольше воздуха в грудь, чтобы сказать что-то, – и не смог. Понял, что сейчас задохнется. И ощутил, как высоченной волной приливает кровь к голове, к лицу – вот-вот начнет проступать на щеках красным потом. Может, он и в самом деле через секунду-другую задохнулся бы без воздуха; но, к счастью, вошедшие, едва успев осмыслить увиденное, резко повернулись и вышли, почти выбежали, так и не сказав ни слова.

Истомин вздохнул – порывисто, хрипло. Вера закрыла лицо ладонями. Но всего лишь на мгновение. А потом сказала почти совершенно спокойно:

– Ну и хорошо, что так. Ничего не придется объяснять.

– Думаешь? – с трудом выговорил писатель, только чтобы что-то сказать, чтобы слова женщины не повисли в воздухе.

Она же ответила неожиданно:

– Вставай. Есть хочу!

И он послушно поднялся и начал одеваться.

* * *

Добравшись вместе до выхода из главной шахты, Карский и Орлана на миг остановились. Они не смотрели друг на друга. Каждому было почему-то очень стыдно. Словно это они совершили такое, а не их мать и жена. Теперь уже бывшая, надо думать.

Так и не сказав друг другу ни слова, повернулись и двинулись – каждый в свою сторону. Как будто все, ради чего они собирались говорить с Истоминым, потеряло для них всякое значение.

Орлана чувствовала себя глубоко оскорбленной. Кем? Всеми на свете. Самой жизнью. Была обижена на весь мир, хотя прежде всего, наверное, – на самое себя: оказалось, что дела в родительской семье не были для нее чем-то совершенно чуждым, как она успела уже увериться. Выходит, по-прежнему осталась она маминой и папиной дочкой, а вовсе не Королевой молодости, какой себя воображала и какой казалась другим.

Мамина дочка? Или все-таки Королева?

Королева!

И она это докажет немедленно – всем на свете, но в первую очередь себе самой.

Собственно, что такого произошло? Да ничего; просто она лишний раз убедилась в подлости, беспринципности, аморальности поколения отцов. Но ведь это и раньше все знали – что они такие!

Такие, да. И совершенно глупые к тому же.

Разве признак ума – предпочесть ей, юной Королеве, старую, уже отяжелевшую и, главное, ни на что не способную, да еще, как оказалось, и похотливую женщину?

(Даже мысленно Орлана все же не смогла назвать свою мать бабой. Не получалось.)

Как-то не пришло в голову, что Истомин не знал и не мог ничего знать о той роли, которую успели отвести ему администратор с августейшей дочерью.

Так или иначе – все они там были виновны. И не заслуживали снисхождения.

В таком настроении она вернулась в туристический модуль.

Там ее уже ждали Атос и Семен. Смущенно пряча глаза, они, запинаясь и перебивая друг друга, рассказали о постигшей их неудаче.

Против ожидания, Королева не стала смеяться над ними. Только хмуро глянула и повелела:

– Идите и делайте хоть что-нибудь! Делайте! Что хотите! И оставьте меня наконец в покое!..

Такой они Королеву никогда не видели. И, переглянувшись, поспешили убраться подобру-поздорову.

– Куда пойдем? – спросил Атос, когда они оказались за дверью.

– Вернемся в центральный пост – куда же еще?

– А как мы туда попадем? Нам же не дали пропусков!

– Да, верно. Черт, не надо было нам уходить. Нам же надо было впустить наших внутрь – помнишь, они говорили... Как же они без нас попадут в корабль?

– Надо что-то сделать. Вот что: главный выход! Наденем скафандры, те, что в шкафу рядом с ним, – и как бы приготовимся к выходу сами. Тогда люк сработает.

– Светлая голова. Побежали!

* * *

Не время сейчас было для сна, но Мила все-таки легла и попыталась уснуть, чтобы хоть во сне, пусть и на краткое время найти покой, который почему-то исчез, вытек куда-то из повседневной, привычной жизни в неизменной обстановке «Кита».