Беглецы в Бесконечность

— Алекс, Слави, Павел, есть эмигранты, Володя-Борода какой-то, в данное время на территории Центра находится некий Еб, голландец, возможно связан с экстремистскими центрами в Амстердаме… Кроме зондирования обстановки в среде бывшего андеграунда, я предлагаю следующие мероприятия… Не хотелось бы перечислять их вслух, я раздам каждому набросок, после ознакомления прошу вернуть. Строго секретно.

ПАРИЖ.

Осенью в Париже всегда пахнет дымом и печеной картошкой, нет — это не парижане разом вступили в тесные ряды пионерии, вроде бы ушедшей в тину на далекой Родине, будь она трижды не ладна… Это жарятся каштаны… Ох уж эти каштаны, маму их за ногу, вкуснотища! оторваться невозможно, так бы и ел, так бы и ел…

Василий Яковлевич прикончил третью порцию и вопросительно взглянул на толстого усатого продавца, колдующего над железной жаровней, полной сизоватых углей, по которым нет-нет да пробегут мелкие огоньки темно-красного цвета. Усатый продавец почувствовал взгляд этого отличного соплеменника и живо отреагировал:

— Еще порцию, мосье? Я думаю нам с вами этот запах и вкус напоминает наше с вами детство…

— Спасибо, спасибо, пожалуй еще одну порцию я возьму с собой… А запах действительно напоминает детство, запах! м-м-м…

Продавец расхохотался, показав отлично сохранившиеся крепкие зубы и ловко подхватив бумажный пакетик, большим металлическим совком заполнил его почти до краев. Толстыми, в саже, пальцами свернул горловину пакетика и вручил его Василию Яковлевичу:

— Прошу, мосье, ешьте на здоровье и вспоминайте детство, это самая сладкая пора человеческой жизни…

Расплатившись, Василий Яковлевич покинул продавца-философа и отправился вдоль бульвара Роже, с каштанов-деревьев падали разноцветные резные листья, под ногами коричневым лаком блестели несъедобные каштаны-плоды, горький дым детства застилал глаза и выбивал слезу… Высокое небо голубело чисто вымытым холодком, зеркальные витрины магазинов и кафе отражали высокую фигуру в неплохом длинном пальто, нос и усы выглядывали из кашне, в волосах запутались искры седины… Ноги в крепких отличных башмаках, крепких как Варшавский Договор до развала, топтали с украденной у писателя Аксенова надменностью плиты бульвара… Но по другому и не скажешь.

Василий Яковлевич в детстве пек картошку на углях костра, пел хором "Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры, дети рабочих". Сейчас-то он понимает — по маразму слов только Интернационал и может поспорить… Пек картошку и даже не предполагал, что через сорок лет будет вдыхать дым жарящихся каштанов на улицах Парижа, его французский и последний клошар из-под того моста, и профессор лингвистики романских языков из Сорбонны будут воспринимать как родной… А в карманах будут шуршать не рубли, а франки, и в бумажнике будет лежать залитое в пластик удостоверение гражданина Французской Республики… Да, если бы кто ему такое бы сказал в то давние годы, то тому бы он точно нос расквасил, что бы не болтал что не попадя…

Отперев дверь ключом, узкую и с цветным витражом, Василий Яковлевич вошел в тщательно вымытый подъезд, но не только пол, что естественно в цивилизованной стране, но и стены, и перила, и цветные плафоны на узорчатом потолке и вообще все. Потому что здесь не Родина, а Франция, здесь не ссут в подъездах, по крайней мере в центре, не бьют стекол и почему-то не выкручивают лампочки, а покупают в магазине…Странный народ эти французы, странный и наивный.

Поднявшись пешком — гимнастика! и игнорируя лифт из принципа, на свой четвертый этаж, там бы это был бы пятый, у нас же первый не считается, Василий Яковлевич отпер четыре замка и распахнул одну из створок двери из темного массивного дерева с ярко начищенной латунной табличкой — мосье ЖЮКОГ ЛУИ, консультант, и такой же блестящей латунью щелью почтового ящика.

Вспыхнул свет в малюсеньком коридоре, в темном зеркале отразилось лицо с брылями, полностью седыми бровями, но с еще черными усами — цвет натуральный, не окраска! неплохое такое выбритое лицо, явно знакомое с массажем и опасной бритвой в руках отличного парикмахера… Василий Яковлевич снял башмаки, одел мягкие домашние туфли, не тапочки господа, я вам не бабушка! и прошел в гостиную, то же миниатюрных размеров. Из кресла стремительно встал какой-то молодой, в чем-то черном, человек и открыл рот… Дальше Василий Яковлевич почти ни чего не помнил, нет, конечно нет, если бы он напрягся бы — то конечно бы вспомнил, вспомнил бы кусками… Ну вспомнил бы, но кому это нужно? ни кому…