Бей в точку

Следующий шов выходит как надо. То ли потому что Френдли не слишком усердствует, то ли еще по какой-то неведомой мне причине.

— А теперь освободим артерию, — обращается он ко мне.

— Селезенка не выдержит, сэр, — робко пытаюсь возразить я.

— ДЕЛАЙТЕ, ЧТО ВАМ ГОВОРЯТ!

Я разжимаю зажим, перекрывший артерию. Селезенка снова начинает медленно раздуваться.

Затем она лопается по шву на две части, кровь разлетается по всей комнате. Зажим, который держал в руках Френдли, летит в стену, мне же остается снова перекрыть артерию.

— Одним зажимом меньше, — спокойно подытоживает медбрат.

— Извлекаю селезенку, — говорю я вслух.

— Не лезьте не в свое дело, я сам, — отрезает Френдли.

— Я сделаю переливание крови, — говорит анестезиолог.

— О'кей! — рычит на него Френдли. — Констанция, подсоединяйте.

Медсестра открывает ящичек с персональным логотипом Френдли. Внутри, обложенные льдом, лежат два пакета с кровью.

— Она протестирована? — интересуется анестезиолог.

— Занимайтесь своим делом, — бросает ему Френдли.

Вдвоем мы удаляем селезенку, на что уходит около полутора часов. Френдли отправляет одного из моих студентов в патологию, чтобы потом сказать, дескать, это было продиктовано подозрениями на метастазы. Не самый плохой, надо признать, выход из положения.

После этого удаление желудка — вопрос времени. Мы порезали половину артерий в брюшной полости, уже нечему вытекать. Скилланте еще повезло, что кровь поступает в печень и прямую кишку.

Воссоединение пищевода с кишечником — задачка посложнее, это все равно что сшить вместе два сваренных куска рыбы, но в конце концов мы справляемся и с этим.

— Зашивайте, — говорит мне Френдли, — а я пошел писать отчет.

На зашивание уйдет битый час, а я уже устал как собака. Да и от пальцев правой руки, которые сводит судорога, проку не много. Но уж лучше я буду зашивать Скилланте в одиночку.

В человеческом теле столько разных наслоений, что при зашивании даже хороший хирург, если операция затянулась, может кое-что пропустить. Рядом заштопал и ладно, больной все равно не увидит. Другое дело, что возрастает риск разрыва в дальнейшем.

Что касается меня, то я хочу заштопать Скилланте от и до. Как латексное платье в облипочку.

Когда я выхожу из операционной, Френдли стоит в холле, потягивая Diet Coke и оглаживая зад перепуганной сестрички.

— Тряхни яйцами, дружище, — бросает он мне.

Неужели это происходит со мной наяву? Последние полчаса мне удалось продержаться только потому, что я себе внушал: «Вот только выйду отсюда и сразу завалюсь спать». Так, может, я уже завалился и вижу сон?

— Вы псих, — говорю в ответ.

— Слава богу, у нас не демократия, а попкократия. — Он мне подмигивает. — И в этом царстве я король.

Последние слова, обращенные к сестричке, проходят мимо моих ушей.

Пошатываясь, я бреду к выходу.

Я просыпаюсь то ли от визга, то ли от лязга, сопровождаемого голосами.

Я лежу на больничной койке. Где, почему — непонятно. Сзади стена, с трех сторон занавески.

Одновременно подают сигналы мой пейджер и будильник в часах, и я сразу вспоминаю: я прилег на двадцать минут в послеоперационной палате, рядом со Скилланте, на соседней койке.

Я вскакиваю на ноги и отдергиваю занавеску, которая нас разделяет.

Вокруг Скилланте толпится народ. Не только врачи и медсестры, но и несколько посторонних. Вероятно, члены семьи. Пришли узнать, чем все закончилось. И все пытаются перекричать друг друга.

Потому что Скилланте отдает концы.

На моих глазах синусоида ЭКГ превращается в прямую линию, и тут же раздается еще один сигнал тревоги. Медики наперебой втыкают шприцы в разные части тела.

— Электрошок! Электрошок! — кричит кто-то из посторонних.

Никто не реагирует. Это ничего не даст. Электрошок применяют, когда сердце дает сбой, но не когда оно остановилось. Потому-то он и называется дефибриллятор.

Короче, Скилланте покойник. Придурки из интенсивной терапии начинают выталкивать из палаты посторонних, чтобы наконец «заняться делом».

Я пытаюсь вычислить среди посторонних человека по имени Джимми, того самого, кому Скилланте наговорил про меня, чтобы тот передал эту информацию Дэвиду Локано, сидящему в федеральной тюрьме города Бомонт, штат Техас. Интуиция подсказывает мне, что это тип в тройке, на ходу достающий свой мобильник, но есть и другие кандидаты. Слишком много кандидатов, чтобы что-то предпринять.

Я подхожу к изголовью соседней койки и выдираю из ЭКГ весь рулон распечатки. Еще восемь минут назад кардиограмма была совершенно нормальной, как вдруг синусоида заплясала, вычерчивая то «М», то «U», словно машина тщилась написать слово «MURDER».[72] Я подбираю красную мусорную корзинку «Для биологически опасных отходов» и, вернувшись в отсек, где я немного прикорнул, вываливаю содержимое на постель.

Среди использованных шприцев и окровавленных марлевых подушечек я быстро обнаруживаю две пустые ампулы с пометкой «Мартин-Уайтинг».

Еще недавно в них был калий.

ГЛАВА 18