Бехтерев

Я думаю, — говорил Бехтерев, — что мы имеем основание мечтать в исходе текущей войны… о всеобщем разоружении народов и о предстоящем восстановлении всеобщего мира. Нельзя допустить, чтобы культурные народы, истощившие свои силы в течение более полувека в постоянных вооружениях, отдавшие свои народные сбережения неумолимому языческому богу войны, не пришли к необходимости более или менее полного разоружения и установления норм международных отношений, при которых войны вообще стали бы немыслимыми и недопустимыми. В конце концов для всех ясно, что даже победоносная война убыточна для государства».

Бехтерев надеялся на то, что первая мировая война станет и последней. В этом, по его мнению, «должны сыграть роль… и те демократические силы, которые таятся в каждой стране и которые скажут свое слово после войны… Я думаю, — продолжал Бехтерев, — что по окончании войны наступит момент, когда будет признан не только возможным, но и желательным общий союз европейских народов, не исключая Германии, однако не при теперешнем милитаристском ее режиме, а при победе ее демократических элементов, которые сбросят с себя иго гнетущего империализма. Тогда-то при общем союзе можно ожидать осуществления вековой мечты народов о мире всего мира».

Бехтерев высказывал надежду на то, что мировая война приведет в итоге к «торжеству идеалов прав и свободы… составит своего рода перелом в жизни народов, и когда пройдут века, то будут смотреть на весь период до настоящей войны как на период грубого варварства, за которым последует период другой жизни с иными социальными принципами.

…Вооруженный мир, — говорил Бехтерев, — есть уже начало войны». Он высказывался против вооружений, против тайной дипломатии, так как и то и другое ставит народы перед фактом неизбежных военных действий, тогда как «никакая вообще война, взятая безотносительно, не может получить оправдания с общечеловеческой точки зрения».

Таким образом, Бехтерев надеялся на то, что происходившая тогда невиданная по своим масштабам и жестокости мировая война приведет к ликвидации милитаризма и единению народов на принципах равенства и демократии. Он надеялся, что война приведет к социальным изменениям во всех, по крайней мере во всех европейских странах, и люди заживут счастливо и благополучно, а отношения между ними после войны будут строиться на новых, совершенных и справедливых социальных принципах. Мало знакомый с идеями научного социализма ученый считал возможным, что в послевоенный период общественные изменения произойдут как бы сами собой лишь потому, что пережитые ужасы войны приведут людей к мысли о необходимости создания более справедливого общественного строя.

Допускал Бехтерев и возможность революционных переворотов, но считал, что «нормальная эволюция в жизни народов предпочтительнее революции…», так же как «мирное развитие общечеловеческой культуры и прогресса всегда предпочтительнее решения мировых вопросов путем войны». Но, чтобы избежать революционных переворотов, говорил Бехтерев, необходимо «нормальное развитие народной жизни». А жизнь в царской России развивалась вопреки каким бы то ни было представлениям о норме.

Как психолог и психиатр, Бехтерев отчетливо понимал, что царь и его окружение — люди, не имеющие ни способностей, ни даже достаточной подготовки для того, чтобы сколько-нибудь грамотно управлять огромным Российским государством. Мало того, он имел достаточно оснований усомниться в психической полноценности многих из тех, кому волею случая выпала такая ответственнейшая миссия. Эти сомнения основывались, в частности, на известных Бехтереву фактах исключительного влияния на царскую семью и придворную знать различных шарлатанов и проходимцев — от пресловутого лжелекаря француза Филиппа до гнусного «старца» Распутина, влияние которого в ту пору достигло своего эпогея. Знал Бехтерев, что царский двор заполняли дельцы, развратники, мракобесы, ничтожные люди, для которых интересы государства ровно ничего не значили. Они грабили казну, проматывали добытые потом и кровью народные деньги на изощренные развлечения, кутежи. Будучи людьми, по существу, невежественными и темными, они верили в черную магию, в спиритизм и другие чудеса, пришедшие в XX век из глубин мрачного средневековья.